Мгновением позже до меня вдруг дошло, что на линии удара стою не только я, но и де Регилль, и мысленно охнул. После чего быстрее молнии сдвинулся влево и, на чем свет стоит проклиная свое невезение, торопливо закрыл его собой.
«Он должен жить! — успел подумать я перед тем, как мой разум затопило слепяще белое сияние. После чего направленное воздействие истинного рассеивателя стало совершенно невыносимым, и все то, что мгновение назад составляло мою личность, с оглушающим звоном разлетелось на тысячи крохотных осколков.
***
В себя я пришел почти сразу — ошеломленный, растерянный, с гудящей, тяжелой, хотя и ясной головой. В которой роились непривычные, совершенно несвойственные мне мысли и воспоминания.
Удар оказался такой силы, что мне потребовалось несколько минут, чтобы привести свои сумбурные ощущения хотя бы в подобие порядка. А потом с некоторым недоумением взглянуть на царящую вокруг суету и пораженно присвистнуть.
Ого! А старик-то, оказывается, молодец! Хоть и беззубый змей, но все равно кусается! Вон, как меня разделал — отшвырнуло за милую душу, да еще и спиной хорошенько приложило. Так, что бедный копчик до сих пор отчаянно гудит. Хорошо еще, между ним и стеной отыскалась мягкая прослойка в виде бедного графа. Которого при этом расплющило так, что он даже не пришел в себя. Только тихо постанывал, изредка дрыгая ногой, да бессмысленно то приподнимал, то опускал голову, словно пытаясь очнуться.
А в кабинете тем временем царил настоящий хаос. Занавески с окна оказались сорваны какой-то неведомой силой. Вырванный с мясом карниз висел, опасно накренившись, на одном кронштейне. И, вероятно, хотя бы один раз да стукнул ошеломленного атакой ректора по седой голове. Более того, стекол в окне больше не было — разлетелись вдребезги. Подоконник в центре просел, а вокруг рам виднелось огромное выжженное пятно, как если бы туда кто-то забавы ради швырнул мощный огненный шар.
Сам магистр выглядел потрепанным и несколько… подкопченным. По крайней мере стоящие дыбом волосы, прожженная в нескольких местах мантия и пятна сажи на лице позволяли думать, что досталось ему неслабо. Правда, сам он этого, похоже, не замечал, потому что в этот самый момент торопливо лечил ожоги человека, который совершенно неожиданно для всех и очень самоотверженно закрыл его от угрозы.
Лиурой обгорел просто жутко — похоже, принял на себя основной удар. От его красивой мантии остались одни почерневшие лохмотья, на груди зияла приличных размеров дыра, которую, объединившись, совместными усилиями медленно, но упорно закрывали сам ректор, вспотевший от напряжения Рух и сосредоточенно хмурящая брови Шариэль де Фоль. Обугленный стол под ним все еще дымился, намекая на то, что в беспамятстве я провалялся недолго.
Опрокинутые кресла валялись в полном беспорядке. Невозмутимые насмы, словно ничего не случилось, следили за обстановкой. Проигравший свой последний бой Ворг неопрятной кучей старого тряпья лежал под стеной. А неподалеку от него с испуганными лицами толпились несколько потрепанные, но целые и невредимые преподаватели.
Похоже, Ворг немного не рассчитал сил или отвлекся на самоубийственный маневр моего «наставника». Потому что его огнешар, который наверняка должен был хоть краешком, но задеть всех, ударил преимущественно по старому другу. По ректору. Который, как оказалось, был совершенно не готов к такому повороту событий.
Сидящих к нему ближе всего лишь слегка опалило, зацепив уже на излете.
Кому-то ненароком испортило модное платье, кто-то, инстинктивно шарахнувшись прочь, растрепал себе сложную прическу, кому-то отдавили ногу, кто-то просто испугался… но в целом они еще легко отделались. Даже граф Экхимос, склонившийся надо мной при первой же попытке приподняться, выглядел вполне пристойно.
— Ты как? В порядке? — вполголоса поинтересовался он, придерживая меня под локоть и помогая встать.
Я помотал гудящей головой. Тьфу… да что за бардак там такой творится?!
Столько лет потратил, чтобы от него избавиться, и нате вам — опять образ мыслей с нуля перекраивать!
— Я думал, тебе конец, — пристально всматриваясь в мое недовольное лицо, так же тихо заметил граф. — Он ударил в тебя тем же заклятьем, каким ты спалил мозги тем четверым «светлым». Разве ты не должен был сегодня спечься?
— Перебьешься, — пренебрежительно фыркнул я и, решив отряхнуться, неожиданно обнаружил, что в моей мантии явно не хватает длины. Вернее, задумчиво тронув ее обгоревший край, я с опозданием посмотрел себе под ноги. Присвистнул уже вслух, обнаружив там еще одно выжженное дотла пятно. Затем перевел взгляд на припорошенного пеплом, покрытого сажей, но невредимого де Регилля, и снова вопросительно обернулся к Экхимосу.
— Он успел ударить дважды, — с легким раздражением признал тот. — Заранее, похоже, готовился — огненное заклятие висело у него на обеих руках. Очень мощное. Направленное. Маги едва справились. А Ворг, ударив по вам Светом, сразу добавил еще раз. Для верности. Одновременно с этим швырнул огонь в сторону окна. И только после этого его остановили. Тебе, кстати, повезло — тебя выручил Нич. Граф был прикрыт твоим телом, поэтому тоже благополучно уцелел. Ректора мы вообще очень удачно спасли, а остальные почти не пострадали.
Я со злым восхищением оглядел разгромленный кабинет.
Ай да Ворг… ай да молодец! А еще говорят, что беззубые гадюки не кусаются! Подозревал я, что у него остался при себе второй рассеиватель, раз уж один он без сожаления отдал малолеткам, но чтобы еще и огонь… то-то у меня до сих пор мантия дымится!
Торопливо себя ощупав и убедившись в отсутствии серьезных повреждений, я с облегчением констатировал, что отделался малой кровью. Опустошенный резерв — это пустяки. «Темную» его часть я сам выкачал досуха, чтобы ничем себя не выдать. «Светлую» опустошил наполовину, как если бы всю ночь практиковался перед сложным экзаменом. Оставшуюся часть сил слил в хорошую защиту — максимум того, что мог сотворить даже очень талантливый первокурсник. А в остальном я явился сюда практически голым. Ни сумки, которая могла меня выдать. Ни амулетов. Ни охраны… ну, почти. И то, Хисса должна была «запоздать» с ответной атакой, иначе меня могли посчитать соучастником.
Ударить Ворг должен был по-любому. В меня — это непременно: он не любил оставлять за кем-то последнее слово. В других — по возможности. На оба случая я, естественно, предусмотрел варианты противодействия, но все же не ожидал, что так точно угадаю с прогнозом. И одновременно с этим никак не думал, что, оказывается, потеряю гораздо больше, чем хотел.
Я так долго формировал эту личность, так тщательно продумывал ее детали.
Так упорно вживался, пока, наконец, она не приросла ко мне намертво… что, когда ее не стало, начал испытывать почти физический дискомфорт. Увы.
Заклинание Света тем и хорошо, что не делает никаких исключений. И ни капли не разбирается в том, на какую личность воздействует. Оно просто разрушает все, до чего может дотянуться, а потом откатывается назад подобно отливу, оставляя после себя осколки прежних эмоций, крохотные обломки памяти и всяческий мусор, который уже не может считаться личностью.
Ворг просто не мог знать, что личность Гираша я просто придумал. И не мог предвидеть, что заклинание, смыв ее могучей волной, никак не затронет то, что составляло зерно моей прежней сущности. Которая, отряхнувшись от осколков прошлого, немедленно воспряла и начала старательно возвращать себе упущенные позиции.
Ощущать себя снова мэтром Валоором да Шеруг ван Иммогором было… странно и непривычно. Другие мысли, другие устремления, совершенно иные ценности. И я, внимательно оглядев суетящихся «светлых», в какой-то момент поймал себя на мысли, что… как это ни дико… скучаю по старому доброму Гирашу. По его манере общения, ухмылкам, привычкам и эмоциям, которые всегда бурлили через край.
Впрочем, создать его заново и вновь стать… возможно, даже лучше того, чем я когда-то был… я еще успею. А пока надо встряхнуться и доиграть последний акт этой пьесы.
Ведь должен же быть у хорошей истории достойный финал?
Мастер Ворг, к моему искреннему изумлению, оказался все еще жив. Он был смертельно бледен, дышал тяжело и с хрипами, но в его груди еще теплились слабые искорки жизни. Лежа у дальней стены и упираясь макушкой в опрокинутое кресло, он с нескрываемым раздражением смотрел на враждебно косящихся на него магов и время от времени презрительно дергал губой, если его взгляд на мгновение касался стола, где трое целителей старательно лечили обожженного Лиуроя. Надломленный, разочарованный и безнадежно проигравший. Старый, одинокий, больной маг, у которого больше не осталось никаких козырей.
Видимо, предательство ученика ударило по нему сильнее, чем он хотел показать. Но исправить уже ничего не мог — когда над тобой с обворожительной улыбкой упырицы нависает насма, а у тебя на груди лежит полнехонький накопитель с остатками твоих сил, лишний раз дергаться как-то не хочется. Да и торчащая из груди рукоять кинжала не способствует появлению прыти.
