[А. Н. Муравьев. «Знакомство с русскими поэтами». Киев, 1871 г., стр. 22–23]
Трагическая смерть Пушкина пробудила Петербург от апатии. Весь Петербург всполошился. В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке, у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской),[260] не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом; извозчиков нанимали, просто говоря: «К Пушкину», — и извозчики везли прямо туда. Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта.[261] Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение. Университетская и литературная молодежь решила нести гроб на руках до церкви; стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались всеми.
[Панаев, стр. 156–157]
В январе 1837 года мы все были внезапно поражены слухом о смерти Пушкина. Современники помнят, какое потрясение известие это произвело в Петербурге. Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел ценить его. Под свежим еще влиянием истинного горя и негодования, возбужденного в нем этим святотатственным убийством, он в один присест написал несколько строф, разнесшихся в два дня по всему городу. С тех пор всем, кому дорого русское слово, стало известно имя Лермонтова.
[А. П. Шан-Гирей, стр. 739]
НА СМЕРТЬ ПОЭТА[262]
Отмщенья, государь, отмщенья!Паду к ногам твоим:Будь справедлив и накажи убийцу,Чтоб казнь его в позднейшие векаТвой правый суд потомству возвестила,Чтоб видели злодеи в ней пример.(Из трагедии).[263]
Погиб поэт, невольник чести,Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой.Не вынесла душа поэтаПозора мелочных обид,Восстал он против мнений светаОдин, как прежде — и убит…Убит!!!.. к чему теперь рыданья,Пустых похвал ненужный хорИ жалкий лепет оправданья?Судьбы решился приговор.Не вы ль сперва так долго гналиЕго свободный, чудный дарИ для потехи возбуждалиЧуть затаившийся пожар?..Что ж? Веселитесь: он мученийПоследних перенесть не мог;Угас, как светоч, дивный гений,Увял торжественный венок.Его убийца хладнокровноНавел удар: спасенья нет.Пустое сердце бьется ровно, —В руке не дрогнул пистолет…И что за диво? Издалека,Подобно сотням беглецов,На ловлю счастья и чиновЗаброшен к нам по воле рока;[264]Смеясь, он дерзко презиралЗемли чужой закон и нравы;Не мог щадить он нашей славы;Не мог понять в сей миг кровавый,На чтó он руку поднимал!..И он погиб и взят могилой,Как тот певец, неведомый и милой,Добыча ревности немой,Воспетый им с такою чудной силой,Сраженный, как и он, безжалостной рукой.[265]Зачем от мирных нег и дружбы простодушнойВступил он в этот свет, завистливый и душный,Для сердца вольного и пламенных страстей?Зачем он руку дал клеветникам безбожным,Зачем поверил он словам и ласкам ложным, —Он, с юных лет постигнувший людей?[266]И, прежний сняв венок, другой венок, терновый,Увитый лаврами, надели на него;Но иглы тайные суровоЯзвили славное чело;Отравлены его последние мгновеньяКоварным шопотом бесчувственных невежд,И умер он с глубокой жаждой мщеньяС досадой тайною обманутых надежд!Замолкли звуки дивных песен,Не раздаваться им опять;Приют певца угрюм и тесен,И на устах его печать.
* * * А вы, надменные потомкиИзвестной подлостью прославленных отцов,Пятою рабскою поправшие обломкиИгрою счастия обиженных родов!Вы, жадною толпой стоящие у тронаСвободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона:Пред вами суд и правда — все молчи!..Но есть, есть Божий суд, наперсники разврата!Есть грозный суд: он ждет;Он недоступен звону злата,И мысли, и дела он знает наперед.Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —Оно вам не поможет вновь,И вы не смоете всей вашей черной кровьюПоэта праведную кровь.[267]
М. Лермонтов
28 января 1837.[268]
[Висковатый. Лермонтов «На смерть А. С. Пушкина» По подлинным документам. «Вестник Европы», 1887 г., т. I, стр. 345–347]
[Мы] с Глинкою, оба полные дум о Пушкине… выйдя из-под ворот [дома, в котором скончался Пушкин]… пошли рядом, имея одну дорогу.
— У меня в кармане, — сказал Глинка, любивший тщеславиться тем, что он достает прежде многих различные стихи, пользовавшиеся рукописной славой, — прелестные стихи, которые вчера только ночью написал один лейб-гусар, тот самый Лермонтов, которого маленькая поэмка «Хаджи Абрек» и еще кое-какие стишки были напечатаны в «Библиотеке для Чтения» и которые тот, чьи останки мы сейчас видели, признавал блестящими признаками высокого таланта. Судьбе угодно было, чтобы этот Лермонтов оправдал слова бессмертного поэта и написал на его кончину стихи высокого совершенства. Хотите, я вам их прочту?
— Сделайте одолжение, прочтите, Владимир Сергеевич, — сказал я, — да только как же читать-то на морозе? А вот ведь мы в двух шагах от кондитерской Вольфа (у Полицейского моста в доме Котомина), зайдемте туда, велим дать нам по стакану кофе и займемся этими стихами.
— Ловко ли будет, — заметил мой собеседник, — читать эти стихи в публичном месте? Впрочем, в них нет ничего такого, что могло бы произвести в каком-нибудь мало-мальски разумном мушаре[269] злую мысль сделать на нас донос. В них лишь выражается резко и сильно та скорбь, которую чувствует каждый из нас по случаю этой несчастной катастрофы, вместе с гневом на общество, не умевшее защитить поэта от безвыходной случайности, а также и на бессовестного иноземца, дерзнувшего пустить роковую пулю не на воздух, а в сердце великого поэта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
