Ауриана поняла, что настало время выбирать.
Ее призрак помедлил, затем пожал плечами, взваливая на себя ношу, и пошел к святой, одетой в серую мантию.
«Мне еще суждено пожить некоторое время. И не благодаря колдовству Рамис, а потому, что я хочу увидеть цвет глаз Авенахар».
В этот момент Анаксагор нагнулся над ее раной, понюхал, слегка потрогал пальцем.
— Не может быть! — воскликнул он.
Когда он осматривал рану в последний раз в полночь, оттуда шел едва ощутимый запах гниения. Неужели это ему показалось? Рана все еще выглядела неважно, была покрыта гнойными выделениями, но цвет их изменился, став белым, доброкачественным. Это означало, что рана скоро затянется. Убедившись, что его усилиями было достигнуто еще одно выдающееся исцеление, Анаксагор послал гонца к Эрато — разбудить префекта и сообщить ему эту радостную весть.
Сделав выбор, Ауриана заснула крепким, блаженным сном. В кромешной темноте ее боль утихла, а затем она стала испытывать удовольствие. Теперь перед ней стоял серебряный храм с изящными колоннами, похожими на тонкие ветви, покрытые инеем. Над ним висела серповидная луна, начавшая прибывать. Вдали лежали поля, по которым шла процессия из фигур в капюшонах. Они несли священные хлеба плодородия, которыми сопровождался старинный ритуал брачного союза — святого таинства соединения мужчины и женщины, земли и солнца ради умножения жизни на земле. Все на свете было основано на кровном родстве, истекавшем словно мед из баклаги и объединявшем даже примитивных животных. Одна из фигур в балахонах жестом пригласила ее войти в храм. Ауриана догадалась, что это был Марк Юлиан.
«Так значит мы пришли сюда вместе, чтобы повести друг друга по тропе богов! Но я еще не заслужила этой чести. С моих рук не смыто пятно отцовской крови».
Она услышала его твердый ответ.
«Нет. Я останусь здесь, пока в тебе не проснется сознание своего великодушия, добродетели и милосердия».
Ауриана открыла глаза и тут же жизнь во всей своей сложности опять оседлала ее, взгромоздилась на плечи, словно мешок с камнями. Ее предсмертные сны отдалились в недосягаемую даль. Она опять сумела найти в себе решимость. Да, она лишилась кое-чего. Это кое-что отсек меч Персея. Оно называлось верой в неуязвимость своего тела, которое теперь не ощущалось единым целым из-за пронизывающей его боли. Оно стало ранимым и некрасивым.
Ауриана обвела взглядом помещение и увидела груды подарков от ее поклонников из простонародья — терракотовые статуэтки богов, которые способствовали заживлению ран и выздоровлению. Сухие цветы и медовые пирожки, чашки из цветного стекла, бронзовые кельтские зеркала, серебряные ожерелья, горшочки с благовониями, тонкогорлые кувшинчики с ароматическими мазями. Подарки подороже, как позднее узнала Ауриана, были украдены. Но кто погрел на этом руки — слуги Анаксагора или счетоводы школы — она так и не смогла выяснить.
Статус Аурианы изменился. Она это почувствовала. Еще вчера простая, никому не известная невольница, сегодня она пользовалась признанием и славой, хотя прочным ее положение назвать никто бы не решился. Ее имя стало символом, которым многие пользовались, чтобы выразить свое неодобрение и недовольство поступками Домициана. Со времен Нерона женщины часто выступали в амфитеатре, но на это смотрели как на состязание диковинных, экзотических зверей, нечто вроде поединка обезьян, вооруженных копьями. Такие забавы обычно были прелюдией перед серьезными боями. Ауриана преодолела рамки забавы, но она была незваным пришельцем, талисманом, посланницей судьбы, чудом природы, кем угодно, но не ветераном Третьего яруса. А в Первом ярусе на нее смотрели как на прихоть Эрато, как на новичка, которому повезло случайно, благодаря своей безрассудной храбрости. Но лучше бы ей не переоценивать свои возможности. Одним словом, положение Аурианы было довольно уникальным.
Этот новый статус принес ей небольшие, но ощутимые преимущества — в столовой Третьего яруса ей подавали теперь мясо и птицу, а вино больше не отдавало обжигающим глотку уксусом. Каморка, которую ей отвели, была в два раза больше прежней, узкое окошечко в ней было расположено совсем низко, и Ауриана могла теперь наслаждаться видом Рима. Ей не пришлось даже просить, чтобы Сунии разрешили жить вместе с ней. Матрацы были набиты перьями, а не соломой, в каморке стоял светильник, хотя масла для него им пока достать не удалось, и он был бесполезен. Было впечатление, что даже крысы ленились залезать на такую верхотуру, где располагалась их камера.
Никогда еще со времени своего пленения они не жили в таком благополучии. К тому же поток даров не оскудевал: кувшины с медом, плащи из мягкой шерстяной ткани, красивые птички в клетках и любовные послания, написанные на тонком папирусе.
Ауриана размышляла, как странно быть знаменитостью и преступницей одновременно. Ее положение было похоже на яркий, красивый браслет из поддельного золота, который блестел, привлекал внимание, но никто не верил, что он хоть что-нибудь стоит.
Все это было очень непривычно для Аурианы, которая привыкла к тому, что у нее на родине авторитет человека никогда не был дутым, а имел всегда определенный вес, словно слиток золота большего или меньшего размера.
Шли месяцы, и Ауриана стала прятать свою рану от посторонних глаз. Она не показывала ее даже Сунии. Это было ее личной, глубокой тайной — сморщенный серовато-синий шрам, свидетельство ее хрупкости, уязвимости. Может быть, она и была победительницей, но постоянная ноющая боль заставляла чувствовать себя побежденной. Казалось, искалечено было не только тело, но и дух, обитавший в нем, словно одно оставило отпечаток на другом. Где-то глубоко, в закоулках подсознания она чувствовала неразрывную связь этих понятий. А разве ее несчастья не были проявлением воли богов? Эта рана проникла и в ее душу, которую постоянно разъедала мысль о том, что Марку Юлиану было неведомо, насколько обезображено теперь ее тело. Ей овладела уверенность, что увидев этот ужасный рубец, он не захочет ее.
Эти новые сомнения побудили Ауриану к тщательным наблюдениям за римлянками, которые проходили по улице под ее окном. Ее мучили сравнения не в свою пользу. Она завидовала их пухлым, белым с соблазнительными складками рукам, на которые были нанизаны драгоценности — рукам, которым никогда не приходилось держать поводья, мотыгу или копье. Она восхищалась их небольшими, изящными телами и надменно вздернутыми подбородками, плавными и ритмичными телодвижениями, придававшими их походке сходство с танцем. Она завидовала их навыкам и умениям — они прекрасно ориентировались в море этих огромных зданий, могли прочитать любовное послание, элегантно носили красивые, цветастые одеяния. Ауриана завидовала и тому, что они прекрасно знали обо всем, что говорилось в городе и почему. Они — его народ. Они куда больше подходят этому городу, чем она.
