– Спасибо.
Я откашливаюсь и отключаю телефон.
– Сюда, – говорит женщина. Она слегка подталкивает меня, просто чтобы напомнить, что пора идти. Я следую за ней в другую комнату; она большая и полна людей, даже в эту праздничную ночь.
Я сижу на стуле у дверей, не обращая внимания на череду пьяниц, мелких воришек и беспризорников, которых приводят сюда каждые несколько минут.
Наконец дверь открывается, и я вижу Десмонда, за его спиной кружится снег. Длинные волосы побелели от снежинок, на плечах мокрые пятна от тающего снега, тонкий нос покраснел.
Я встаю. Ноги меня не держат, я чувствую себя уязвимой и несчастной. Мне ужасно стыдно.
Он идет ко мне через всю комнату, и полы его длинного черного пальто развеваются, словно крылья.
– Как вы?
Я смотрю на него:
– Бывало и лучше. Простите, что позвонила вам так поздно. И в Рождественский сочельник. И ради этого. – От стыда у меня перехватывает горло, и я с трудом сглатываю.
– Все равно у меня через десять минут заканчивалась смена.
– Вы работали?
– Подменяю тех, у кого семьи. Куда вас отвезти?
– Домой, – отвечаю я. У меня одно желание – оказаться в своей постели. И заснуть так глубоко, чтобы забыть об этом кошмаре хотя бы на одну ночь.
Он берет меня под руку и ведет к машине, которая с нарушением правил припаркована перед зданием. Я называю адрес, и мы молча проезжаем несколько кварталов.
Машина останавливается у дверей моего дома. У машины сразу же появляется швейцар в ливрее.
Десмонд поворачивается ко мне.
Я вижу вопрос в его глазах. Честно говоря, мне не хочется его приглашать. Тогда придется улыбаться, вести светский разговор и делать вид, что все хорошо, но разве я могу дать ему от ворот поворот после того, как он приехал за мной?
– Не хотите зайти и что-нибудь выпить?
Его вопросительный взгляд нервирует меня.
– Ладно, – наконец соглашается он.
Я открываю дверцу машины и выскакиваю так быстро, что едва не падаю. Швейцар мгновенно оказывается рядом и подхватывает меня.
– Спасибо, – бормочу я и отстраняюсь.
Не дожидаясь Десмонда, я иду через вестибюль – каблуки громко стучат по каменному полу – и нажимаю кнопку лифта. Не нарушая молчания, мы поднимаемся на мой этаж; с зеркальных стен кабинки на нас смотрят наши отражения.
Я открываю дверь квартиры и впускаю его. Он идет за мной по коридору в гостиную, из окна которой открывается великолепный вид на ночной город; с черного неба падает снег, и снежинки подсвечиваются разноцветными городскими огнями.
– Вино?
– А может, кофе для нас обоих?
Злюсь ли я на него за напоминание о случившемся со мной? Да, злюсь.
Я иду в кухню и включаю кофеварку, и пока кофе варится, скрываюсь в ванной. И ужасаюсь своему виду. Волосы слиплись и завиваются от снега, лицо бледное и усталое, без всякой косметики.
Боже милосердный.
Я открываю аптечку, нахожу коробочку с ксанаксом, глотаю таблетку. Затем возвращаюсь в гостиную. Десмонд обнаружил проигрыватель компакт-дисков и включил рождественскую музыку.
– Я удивлен, что вы мне позвонили, – говорит он.
Ответ на это настолько жалок, что я молчу. Сажусь на диван, почти падаю. События этой ночи разом наваливаются на меня, и я просто не держусь на ногах. Таблетка не помогает. Я чувствую приближение паники.
– Десмонд Грант, – говорю я, чтобы просто нарушить молчание. – Несколько лет я спала с парнем по имени Грант.
– Ага.
Он подходит ко мне, садится рядом. Так близко, что я чувствую металлический запах от тающего на шерсти снега и аромат кофе в его дыхании.
– Что значит «ага»? – Меня нервирует его пристальный взгляд.
– Большинство людей сформулировали бы это по-другому, использовали бы слова «любовь», «встречаться», «бойфренд» или «отношения» для описания того, с кем ты спал не один год.
– Я журналист. Привыкла тщательно подбирать слова. Я с ним спала. Не встречалась и не любила.
– Вы говорили, что однажды были влюблены. Возможно.
Мне не нравится, какой оборот принимает наш разговор. Я и так выгляжу достаточно жалко со всем этим арестом.
– Мне было девятнадцать. Ребенок.
– Что произошло?
– Я не осознавала, что любила его, пока мне не исполнилось сорок. – Я пытаюсь улыбнуться. – Такие вот дела. Лет шесть назад он женился на женщине по имени Диана.
– Наверное, это было тяжело. А каким был тот, другой Грант?
– Эффектным, я бы так сказала, внимательным. Много цветов, красивые украшения, но не…
– Что?
– Не те подарки, что преподносят женщине, с которой хотят вместе состариться.
– А что бы это могло быть?
Я пожимаю плечами. Откуда мне знать?
– Может, домашние тапочки или фланелевая ночная рубашка. – Я вздыхаю. – Послушайте, Десмонд, я и правда устала. – День был ужасным. – Спасибо, что приехали.
Я вижу, как он ставит чашку на кофейный столик и медленно поворачивается ко мне. Потом берет меня за руку и поднимает на ноги. От его взгляда становится трудно дышать. Он видит меня насквозь – видит незащищенность и страх.
– Талли, вы похожи на волшебницу Шалотт [22], которая смотрит на мир с высоты своей неприступной башни. У вас есть все, вы добились успеха, о котором большинство людей даже не мечтают. Почему же вам некого позвать на Рождественский сочельник и не к кому идти?
– Уходите, – устало говорю я. Я ненавижу его за этот вопрос, за то, он обнажил мое одиночество, мой страх, за то, что ведет себя так, словно не видит, что я ничего не могу изменить. – Пожалуйста! – Мой голос дрожит и срывается. У меня единственное желание – забраться в постель и уснуть.
Завтра будет легче.
18
К июню десятого года я понимаю, что влипла, но не знаю, как из этого выбраться. Депрессия опускается на меня, словно колокол. Я чувствую, что оторвана от всего и от всех. Даже еженедельные звонки Марджи по средам не поднимают мне настроения.
Я с трудом встаю и полусонная бреду в ванную. Сколько таблеток снотворного я приняла этой ночью? Я не помню, и это меня пугает.
Я глотаю ксанакс, чтобы успокоить нервы, и встаю под душ. Честно говоря, таблетки уже помогают плохо, и мне приходится все увеличивать и увеличивать дозу, чтобы почувствовать хоть какой-то эффект. Я знаю, что это должно меня беспокоить, и действительно беспокоюсь – но как-то отстраненно.
Стянув мокрые волосы в хвост, я облачаюсь в тренировочный костюм. В голове пульсирует боль.
