и если вы будете ждать и выслеживать — они придут.
На Говер-стрит ночью можно увидеть очень живописный почтовый ящик; на набережной Темзы иногда можно увидеть живописных полисменов. Даже Венеция не всегда бывает живописной, точно так же и Франция.
Писать то, что видишь, хорошее правило в искусстве, но видеть то, что стоит писать, еще лучше. Научитесь видеть жизнь при живописных условиях. Лучше жить в городе с переменной погодой, чем в городе, окруженном красивой обстановкой.
Теперь, рассмотрев, что создает художника и что создает художник, рассмотрим, что такое он сам. Среди нас живет человек, который объединяет в себе все качества благороднейшего искусства, чьи произведения — предмет радости для всех веков, кто сам властелин над всеми веками. Этот человек — м-р Уистлер…
Вы скажете, пожалуй, что современная одежда очень некрасива. Но если вы не умеете изобразить черное сукно, вы не могли бы изображать атласные камзолы. Некрасивая одежда лучше для искусства, дело же в зрении, а не в самом предмете.
Что такое картина? Во-первых, картина — это просто прекрасная раскрашенная поверхность, имеющая для вас такое же значение или духовный смысл, как дивный кусок венецианского стекла или изразец со стены Дамаска. Во-вторых, это чисто декоративный предмет, вещь, на которую приятно смотреть.
Все археологические картины, которые заставляют вас воскликнуть: «Как любопытно!»; все сентиментальные картины, которые заставляют вас воскликнуть: «Как грустно!»; все исторические картины, которые заставляют вас воскликнуть: «Как интересно!»; все картины, которые не вызывают в вас тотчас же чувства художественного наслаждения и не заставляют вас воскликнуть: «Как прекрасно!» — плохие картины…
Мы никогда не знаем заранее, что изобразит художник. Разумеется, не знаем. Художник никогда не должен быть специалистом. Все подразделения художников на анималистов, пейзажистов, на художников, изображающих шотландский скот в английском тумане, на художников, изображающих английский скот в шотландском тумане, на художников, изображающих скаковых лошадей, на художников, изображающих бультерьеров, просто-напросто пошлы. Если человек — художник, он может изобразить что угодно…
Цель искусства — пробудить те глубочайшие божественные струны, что могут создавать музыку в нашей душе.
Разве я требую голой техники? Нет. До тех пор, пока остаются какие-либо следы техники, картина еще не закончена, а что такое законченность? Картина закончена тогда, когда все следы работы и методы, примененные для достижения результата, исчезли.
Когда дело касается ремесленника — ткача, гончара, кузнеца, — то на их произведениях остается след их рук. Но этого не бывает с живописцем, этого не бывает с художником.
Искусство не должно обладать каким-либо чувством, кроме собственной красоты, какой-либо техникой, кроме той, которой нельзя заметить. Надо, чтобы о картине сказали не то, что она «хорошо написана», а что она «вовсе не написана».
Какая разница между абсолютно декоративным искусством и живописью? Декоративное искусство подчеркивает материал, которым оно пользовалось; творческое искусство уничтожает его. Вышивки показывают свои нити, как часть своей красоты; картина уничтожает, сводит к нулю собственное полотно, она его не показывает. Фарфор подчеркивает свой блеск; акварель отвергает бумагу.
Картина не имеет другого смысла, кроме собственной красоты, другой идеи, кроме собственной радости. И это первая истина искусства, которую вы никогда не должны забывать. Картина — чисто декоративная вещь…
30 июля 1883 г.
Перевод М.Ф. Ликиардопуло
О женской одежде
Газетная заметка
Джон Милле. Апостол (Ученик). 1895 год.
Конечно, первым долгом я должен ответить «студентке», не потому только, что она женщина, а за ее здравый рассудок: письмо ее крайне осмысленно. Она отстаивает два положения: что высокие каблуки составляют необходимость для каждой дамы, желающей защитить свое платье от стигийской[176]грязи наших улиц, и что, при отсутствии корсета, трудно как следует удобно прикрепить обычное количество нижних юбок так, чтобы они не сползали. Разумеется, совершенно справедливо, что покуда нижнее белье будет висеть на бедрах, без корсета нельзя обойтись; ошибка здесь в том, что опорой для всей одежды не служат плечи. В последнем случае корсет становится бесполезным, тело остается незатянутым и свободным для дыхания и движений, от этого женщина становится лишь более здоровой и, следовательно, более красивой. Действительно, все наиболее неудобные и безобразные принадлежности дамского туалета, которые придумала в своем безумии мода, не только узкий корсет, но и фижмы, кринолин и это современное уродство — турнюр, все они обязаны своим происхождением одной и той же ошибке, заключающейся в том, что никто не замечал простой вещи: от плеч и только от плеч должны свисать все одежды.
Что касается высоких каблуков, я допускаю, что если на улицах будут носить длинные платья, то необходимо придать дополнительную вышину туфле или ботинку; но я протестую против того, чтобы эту добавочную вышину придавали одному каблуку, а не всей подошве. Современный башмак с высоким каблуком есть не что иное, как деревянные башмаки времен Генриха VI, с отнятыми лишь передними подпорками; неизбежным последствием его является наклон корпуса вперед, укорочение шага и, следовательно, тот недостаток изящества, который всегда является следствием стеснения свободы.
Зачем презирать деревянные башмаки? Много искусства было потрачено на деревянные башмаки. Их делали из прекрасных сортов дерева, с изящными инкрустациями из жемчуга и перламутра. Деревянный башмак может быть красив, как мечта, и если он не слишком высок и не слишком тяжел, одновременно и очень удобным. Но если есть дамы, которым почему-либо не нравятся деревянные башмаки, пусть они попробуют какое-нибудь видоизменение шаровар турецких женщин, которые свободно охватывают каждую ногу и суживаются лишь в щиколотке.
«Студентка» с пафосом, к которому я не остаюсь равнодушным, умоляет меня не отстаивать «эту ужасную, лишенную оборок, складок и плиссировок, разделенную на две части юбку». Тут я должен признаться, что оборки, складки, сборки убивают всю цель этой юбки, которая стремится к удобству и свободе движений; но я смотрю на все эти отделки как на дурные излишества, как на трагические доказательства того, что разделенная юбка стыдится своей разделенности. Принцип, лежащий в основе этой юбки, хорош, и хотя ни в коем случае не дает совершенства, все же это шаг к совершенству.
Теперь я, к большому своему сожалению, должен проститься со «студенткой» и ответить м-ру Вентворту Хьюши. М-р Хьюши приводит старое возражение, что одежда древних эллинов не приспособлена к нашему климату, и затем (это для меня довольно ново), что мужская одежда, в том виде, в каком ее носили сто лет назад, во всяком случае предпочтительнее, чем платье второй половины XVII века, которую я считаю самым изысканным периодом в истории
