Что ж, теперь приходилось начинать все заново. Порядок перехода на новый наблюдательный пункт определили следующий: первыми перебежками отрываются от нас A. M. Воинков с адъютантом, затем, через интервал в 20–30 секунд, отправляется остаток его связистов, после чего перемещаюсь я со своей группой. Мой ординарец-разведчик уже убыл, и нас оставалось трое. Случилось это так. В тот момент, когда был подбит танк перед нашим наблюдательным пунктом, почти в это же время прямым попаданием вдребезги было разбито одно из наших 45-мм орудий, разумеется, пострадал и расчет. Поскольку произошло это недалеко от нас, я направил туда ординарца-разведчика старшего сержанта В. И. Василенко – он захватил с собой санитарную сумку, чтобы оказать помощь раненым. Видно, нашим артиллеристам пришлось несладко, потому что он там и застрял. Будучи очень добросовестным и точным (учитель по образованию), Василенко, конечно, не мог вернуться, не приняв всех необходимых мер для спасения людей. Таким образом, как в известной песне, «нас оставалось только трое»…
Как и условились, первыми рванули с наблюдательного пункта A. M. Воинков и его адъютант Н. И. Королев. Мы напряженно следили, как они, «выписывая» зигзаги, бежали, падали и вновь мчались к лесу. Когда эта пара была почти уже у цели, из нашего окопа выпрыгнули оставшиеся связисты командира полка и помчались по тому же маршруту. Но вдруг, как раз в это же время, появились немецкие бомбардировщики-штурмовики. Очевидно, недовольное результатами своей атаки, немецкое командование решило еще раз «обработать» нашу оборону и вновь перейти в атаку. Судя по всему, от намерения «столкнуть» нас с плацдарма немцы не отказались. Командир полка майор A. M. Воинков был прав, говоря, что противник допустил принципиальный просчет, когда перешел в танковую атаку: вместо того чтобы нанести один мощный удар всеми танками сразу, он оставил часть машин на опушке леса, чтобы они поддержали своих огнем, и это, конечно, ослабило первую атаку и ее эффективность. Так рассуждал командир полка, и я с ним полностью был согласен. Фактически же многое нам было не известно. Не исключено, что вторая часть танков и все САУ перейдут в наступление вместе с пехотой, а последняя, возможно, так и не организовывалась для атаки, поскольку понесла большие потери от нашего артиллерийского огня и особенно от удара «катюш».
Итак, авиация противника начала свой штурм. Небо почернело от вражеских самолетов. Стало ясно, что немецкое командование решило парализовать весь плацдарм: они массированно наносили удар за ударом по нашему первому эшелону и одновременно бомбили объекты в глубине позиций, вплоть до переправы через Вислу. Стервятники шли волна за волной.
Между тем связисты командира полка, попав под бомбежку, еще и обстреливались каким-то орудием, скорее всего из танка. Пока им удавалось ускользнуть от поражения, мы решили бежать тоже. Однако едва первый мой связист высунулся из окопа, как сразу же на нашем бруствере разорвался снаряд. Солдат упал на дно окопа. Хорошо, что не ранило, но слегка контужен. Видно, противник засек наш окоп и постоянно следил за ним в прицел орудия. Стоит кому-то появиться – жди снаряда. Что делать? Выхода-то другого не было! Надо пружиной вскочить и бежать в разные стороны – авось, кому-то и повезет. В этом случае оставалась хоть какая-то надежда на спасение. А если задержимся, то первая же атака противника станет нашей общей погибелью.
К счастью, телефонная связь еще работала. Я попросил, чтобы открыли неподвижный заградительный огонь по опушке, откуда палили из пушек танки противника. Я знал, что такой огонь подготовлен и уже применялся не раз, поэтому рассчитывал, что его мы увидим уже через несколько минут. Так и произошло: наши товарищи понимали, в каком мы положении. Связист отключил телефон, и мы приготовились к «марш-броску». Поскольку тяжелее всех было радисту – его рация весила изрядно! – ему определили бежать слева – кратчайшим путем к посадке, ведущей к нашему лесу. Мне досталась середина, правый «фланг» – телефонисту. Мы выскакиваем из окопа – и врассыпную. Каждый по своему направлению, чтобы распылить внимание противника. Однако в это же время наши позиции опять накрыла очередная волна авиации противника. Как выяснилось позже (после возвращения из госпиталя), нашим, так сказать, «счастьем» было то, что немецкие летчики, бомбя наш передний край, бросали не осколочные, а фугасные бомбы. Очевидно, опасались поразить свои войска.
Вот так наша тройка попала в кромешный ад. Вой снарядов, грохот взрывающихся бомб, свист пуль – все смешалось в одну тяжелую гремучую какофонию. Черная земля, вывороченная при разрыве бомб, вздыбилась вверх, летела в черное от дыма и самолетов небо и тут же падала на поле, по которому мы бежали. Казалось, нашему пути к своим не будет конца. Наблюдавшие за нами командир полка и другие видели, как танк стрелял по бегущим. К сожалению, один из нас трех погиб сразу – это был телефонист. Я попал под разрыв бомбы, меня ранило, тяжело контузило и волной отбросило в заросший кустарником дорожный кювет. А третьему, т. е. радисту, который был в самом сложном положении, повезло: без единой царапины добрался до своих. Что это? Везение? Случайность? Это, конечно, судьба. Для всех троих она обернулась своей гранью. Я хоть пострадал, но остался жив и, конечно, как и радист, благодарен судьбе. А телефонист сложил голову. Причем трагически – его всего изрешетило осколками танкового снаряда.
Судя по рассказам моих товарищей, дальше события разворачивались так. Командир полка отыскал моего ординарца В. И. Василенко, который вместе с другими вытаскивал раненых артиллеристов к нашему, теперь уже новому, переднему краю, и дал задание: живым или мертвым отыскать и доставить ему Варенникова. Выделил ему разведчика.
Меня же не просто забросило в кювет, но еще и изрядно завалило землей. Василий Иванович Василенко, мой спаситель, позже рассказывал, как он, чисто случайно отыскав мое бездыханное тело (был без сознания), вместе с разведчиком притащил меня ночью на плащ-накидке. После небольших мытарств доставили в медсанбат, где осмотрели врачи и вместе с еще одним «тяжелым» отвезли на телеге в эвакопункт, где нас без задержки загрузили в «кукурузник» – так мы называли универсальные самолетики-бипланы У-2 – и отправили в армейский госпиталь, который располагался в польском городе Гарволине. Здесь меня уже привели в чувство и «распяли» – скверно было с левой ногой. Поэтому лежал почти месяц. Кости срослись, костная мозоль образовалась хорошая, а нога болела и была сильно отечная. В связи с этим меня отправили в Люблин уже во фронтовой госпиталь.
Госпитальные периоды – тоже своего рода испытания. Они, на мой взгляд, в моральном отношении тяжелее, чем даже самый трудный бой. Там хоть все ясно – где противник, где наши, какие цели у сторон и т. д. Но главное – каждый день и каждый час новая, неповторимая обстановка. А в госпитале – стоны, крики, окровавленные бинты, запахи лекарств, выбившиеся из сил врачи и медсестры. Однако самое тяжелое – страдания изувеченных людей, многие из которых навсегда лишились надежды на нормальную человеческую жизнь. «Ну куда я такой? Без ноги, избитый весь? Не просто инвалид, а калека… Что мне делать? Лучше б убило». Слушать такое горько, больно. И совсем становится невыносимо, когда из палаты уносят умерших от ран: все, кто может, встают, прощаясь и таким образом отдавая последние почести товарищу…
А вида изувеченных собратьев по несчастью, совершенно отчаявшихся, потерявших веру в будущее, я вообще не мог переносить и уходил куда-нибудь подальше, старался уединиться. Но ведь от мыслей не уйдешь – не спрячешься: они всегда с тобой. Когда в палате обсуждают жгучие темы – забыли тебя в родном полку или нет или, к примеру, о войне в целом, о союзниках, о нашем фронте и т. д. – здесь у каждого своя точка зрения, и наши споры бывали весьма бурными. Но когда война страшно изуродовала и обкорнала тело – совершенно не находишь никаких слов, которые хоть как-то могли бы утешить человека.
Да, в больших госпиталях были и концертные бригады, и госпитальная самодеятельность, и радио, и кинопередвижка, и газеты. Однако что скажешь, когда человек лишился слуха или зрения или когда на сцену в вихре танца вылетали лихие джигиты, а бойцу пару недель как ампутировали обе ноги! Что он думает? Как помочь?
И это повторяется изо дня в день.
Когда я волей событий стал председателем Комитета Государственной думы по делам ветеранов, на меня свалились судьбы всех этих людей, а не только друзей по палате. Их остается все меньше, но раны их до сих пор болят, им с каждым годом требуется все большая помощь и поддержка. Но как сложно вбить в сознание чиновнику-бюрократу, что государство обязано содержать ветеранов, а тем более – инвалидов. Ведь они отдали, защищая Отечество, самое дорогое – свое здоровье. Значит, и государство, если оно нормальное (а не урод, где у власти грабители и изменники Родины), обязано ответить взаимностью, максимально позаботиться и дать ему все, чтобы он мог остаток жизни прожить по-человечески.
