— Но где доказательства, Юджин? Как можно все это доказать?
— Во–первых, я помню все адреса и тайники, которыми пользовался. Во–вторых, мои показания тоже что–то значат. Наконец, вы представляете себе весь размах утечек в Монастыре? Провалы целых резидентур, появление липовых агентов, которые снабжали нас дезинформацией? Остается только все сопоставить…
Все я представлял, все я понимал, ведь не для забавы вызывали меня на большой ковер и везли прямо с аэродрома по утренней столице в высочайший кабинет, выходящий окнами на памятник неподкупному и железному Несостоявшемуся Ксендзу. Крыса, наконец–то Крыса! Но почему он ходит вокруг да около, как кот вокруг блюдца с горячим молоком, почему не называет имени?
— Договаривайте до конца, Юджин! Имя!
— Этого я не сделаю. Во–первых, вы мне не поверите, свяжетесь с Центром, и это дойдет до него. Но главное не это. Я хочу гарантий. Вы должны меня отпустить. Баш на баш: мне — свобода, а вам — этот предатель. Могу я встать?
— Только не валяйте дурака! — Я легко поиграл «береттой».
Он встал и захромал по спаленке, разминая ноги. Вряд ли он врал, ведь я и сам читал о человеке в шляпе «Генри Стэнли» в его личных бумагах. И поступил он верно: какой же идиот подставляет голову под топор? Конечно, расстреляли бы вместе с Крысой. Хотя…
— Я даю вам слово, что, если вы назовете имя, это вам зачтется. Клянусь честью! — сказал я твердо, даже торжественно, будто объявлял о начале собрания.
Он лишь хмыкнул:
— Бросьте, Алекс, не берите грех на душу! Я еще с ума не сошел, чтобы верить на слово. Да еще когда дело касается Мекленбурга, где все построено на бессовестности! Только баш на баш. Имя я вам сообщу, когда буду на свободе.
— Он часто приходил к вам на квартиру? С кем он был в последний раз? И как вы не заметили, что он открыл конфорки?
Не было у меня следственных навыков, сюда бы сейчас дядьку, который хвастался, что в молодости раскалывал любую контру, одного трудного субчика из антиусатой оппозиции допрашивал шесть ночей, сам извелся и его довел до ручки, но тот не дрогнул. И тогда дядька сделал ход ферзем: «Если не сознаетесь, то я вас выпущу!» — «То есть как?» — «Выпущу, и ваши арестованные друзья справедливо решат, что это вы их завалили!» И полился из голубчика водопад признаний, ничего не утаил, очень боялся презрения товарищей.
— Споил он меня, поэтому я и не заметил ничего…— бормотал Юджин.
— А с кем он был7 — не отставал я
— С разными… Жратву приносил особою из своей кормушки: и кету, и буженину, и разные салями, икру притаскивал, даже сыр рокфор, все аккуратно нарезано, видимо, просил в буфете. И бутылку шампанского, пил он мало… Почти все оставалось, мне на неделю хватало…
— И с кем же он был тогда, когда пустил газ? — Я знал, что лечу в пропасть, но ноги сами тянулись туда, и толкать меня не надо было.— С кем он?..
— С одной рыжей бабой… любительницей Хемингуэя… она не представлялась. Он с ней часто бывал, правда, и других хватало. Однажды я слышал из кухни — они меня туда выставляли,— как она смеется над своим мужем: мол, помешан на кладбищах, готов там дневать и ночевать. Я еще тогда содрогнулся: какой цинизм! А муж–дурак, наверное, ей верит… Впрочем, как писал ваш любимец Шекспир: «Женщине, которая не умеет обмануть своего мужа, не давайте кормить ребенка, ибо такая непременно выкормит дурака».
Много он обо мне наслушался, слишком много, дружок и начальник кое–чем с ним делился, да и сам он ушами не хлопал и много усек, пока они… Молчал, гад, скрывал от меня, пока не приперло…
Я ударил его хуком справа, поддел аперкотом и сбил с ног. «Врешь! Зачем ты, сука, врешь?» — Я бил его ногами, пока он не замолчал.
За что ты лупцевал его, Алекс? Ты же ноги должен ему целовать, памятник при жизни поставить! И тебе поставят, Героя дадут — ты же сам мечтал, что в деревушке, где еще пара старух помнит твоего настоящего отца, установят твой бюст, и приедешь ты туда, и пойдешь, опираясь на палку, по грязной дороге, окруженный любопытствующими ребятишками, а потом сядешь за стол и начнешь рассказывать байки из своей яркой шпионской жизни. Выше нос, Алекс, ты нашел Крысу, ты реализовал операцию «Бемоль», а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…
Но как простенько и красиво завербовала Крыса этого дурака Юджина! Ведь и тебе, Алекс, приходилось не раз вербовать под флагом чужим: то от имени транснационального концерна, заинтересованного в экономической и политической информации (надо же знать мировую конъюнктуру!), то от лица пацифистов, осуждающих НАТО. Красиво его сделала Крыса, что и говорить! Что ты на него набросился, Алик? Он ни в чем не виноват, он открыл тебе глаза — вот и вся его вина. Боже, кругом идет голова, опомнись, нервы в кулак, пусть старый марш звенит в ушах…
— Вы больны, Алекс? Я не могу поверить, что вы просто дурак! Неужели вы до сих пор думаете, что я все выдумал? — услышал я.
Юджин раскрыл глаза, из его разбитого носа текла кровь, он смотрел на меня со спокойной кротостью, как Христос, прибитый к кресту.
— Простите меня, Юджин.— Жестокий спазм перехватил мне горло,— Я не понимаю, что со мной творится, я болен… простите меня!
Я чуть не наклонился и не поцеловал ему руку, словно священнику, совершенно спятил Алекс, это уж точно, чуть было не ткнулся мокрым носом, совсем зашлись мозги.
Дьявольскими огоньками подмигивали через иллюминаторы ночные звезды, яхта шла полным ходом, ведомая капитаном в ботфортах. Я взял себя в руки, достал злополучный платок, пропитанный кровью и «гленливетом», и вытер глаза. Небольшой пансионат в Монако — вот что нужно, если отказывает психика и вся система разболтана. Утренние терренкуры, грязевые ванны, табу на «гленливет», овсяная каша и молоко по утрам, вечерами рулетка по мелочи, к ней меня редко тянуло — слишком много игры было в бурной жизни.
— Зачем вы везете меня в Кале? — повторил он.
— Для беседы…
— Понятно. Там меня заберут и доставят в Мекленбург.
— С вами поговорят… они, видимо, хотят предложить вам кое–что… если вам дорога семья.
— Слушайте, Алекс, прикончите меня прямо здесь! Умоляю вас! Ведь меня будут мучить…
— Да все будет в порядке… сейчас же не тридцать седьмой! — Я думал о другом.
— Неужели вы думаете, что вас оставят в живых? Не будьте наивны, Алекс, он догадывается, что я вам все рассказал… он держит все дело под контролем… он же не дурак! Сначала кокнет меня, а потом — вас!
В этом у меня не было особых сомнений, и я холодно, словно с бородинского холма, обозрел всю диспозицию. Итак, последняя соломинка переломила спину верблюда, как веревочке ни виться, а конца не миновать, как вор ни ворует, а тюрьмы не минует, я сгорел, комедия окончена, и принцу Гамлету больше не жить в Эльсиноре. Хилсмен приходит в сознание, бьет тревогу, подключает Интерпол и французских коллег. Обыск в Хемстеде (никаких улик, все в тайниках), перепуганная миссис Лейн у подъезда, медленная смерть несчастного Чарли, оставшегося без пищи, прощайте, могилы королей, прощайте, Вестминстерское аббатство, Шерлок Холмс, пиво «Гиннес» и газовые фонари, я унесу с собой ваше тепло. Конечно, я отвык от Мекленбурга, но я не разлюбил его, я — частица его плоти… В Кале нас ожидает судно, на которое забирают Юджина. Нет, не забирают, я постараюсь выпустить его на свободу. Хватит лить кровь и крутить мясорубку, Алекс, ты создан для наслаждений, для звуков сладких и молитв. Ты отпустишь Юджина, иначе накажет тебя Бог, не гневи Его. Центру объяснишь, что он ухитрился выпрыгнуть с яхты и исчез, возможно, утонул. Что дальше? Срочно вылететь в Мекленбург. Опасно: Хилсмен и К° расставят сети, аэродромы контролировать легко. Поездом или авто проще, но долго, изведешься, пока доберешься до дома. Что мне грозит, если, выпустив Юджина, я рву на пароход к своим? Вряд ли Крысе известно о моих перипетиях в Брайтоне и на яхте, и глупо меня ликвидировать, оставив на свободе Юджина. К тому же Крыса далеко–далеко, туда мне дойти нелегко (а до смерти четыре шага), развалился, наверное, в кресле и читает свежую «Истину», купленную в киоске на Мосту Кузнецов, по которому он продолжает ходить пешком — не любит, чтобы его подвозили прямо к парадному подъезду, сходит у Мекленторга и прет вверх пешечком ради променада, рассматривая ножки пробегающих леди из Дома моделей. Опомнись, Алекс, не связывайся ни с какими пароходами, не будь идиотом, забудь о Кале, а дуй до соседнего порта, там ты его выпустишь… А что дальше? Дальше придется перейти на другие документы, которые ты перед операцией положил в атташе–кейс, сменить внешность (усы, борода, очки) и добираться до Мекленбурга через Берлин. Прямо из Кале до Булони, затем на поезде до Парижа. Хорошо бы в Париже в последний раз в жизни успеть прошвырнуться по Монмартру, заглянуть в «Ротонду» или в «Дом», в эти приюты гениев… Что тебе лезет в голову, безумный Алекс? Спасай свою шкуру, дурачина, хотя, конечно, жаль, что уже никогда — Nevermore! — не пороешься в книгах на берегу Сены, да и в хемстедский паб никогда не забредешь. Прямой поезд Париж — Берлин. Вряд ли за такой короткий срок французы сумеют организовать поиск. Французская полиция не будет обыскивать все поезда, уходящие из страны. В Берлине перейдешь в восточную часть через пункт Чарли, потом в Карлхорст, а дальше все элементарно просто. По прибытии в Мекленбург немедленно просить аудиенции у Бритой Головы, выкладываешь все как на духу. Но он потребует доказательств. Что ж, они будут. А может, оставить все как есть? Контакт в Кале со своими, и проследовать на судно вместе с Юджином. Но он идет на верную смерть. Кто тебе сказал? Хорошо, конечно, он понесет наказание, но это же не невинный агнец, это предатель. О Алекс, создание Близнецов, вечное метание из одной стороны в другую, хлипкая нерешительность. Перед тобой предатель родины. И от того, что он выдал Крысу, его вина только уменьшается. Кто тебе сказал, что он выдал? Он даже имени не назвал, одни намеки… Ты вычислил Крысу, ты, Алекс, ты! И не надо жалеть предателя, пусть его охмурила Крыса, но кто ему мешал пойти и доложить обо всех манипуляциях с «Мальборо»? Испугался, перетрухал, вот и затянули его в паутину! Отдать гада на корабль и самому следовать туда же — никакого риска, полный иммунитет, а дальше видно будет…
