— Не скажи, Васильич, — со вздохом произнес мой помощник. — Начальство не жалует философов. Слава Богу, что ты рыбу ловишь мастерски, а окажись в пролове — тебе философию тут же припомнят. Будь всегда удачливым, капитан. Очень мне не хочется, чтоб когда-нибудь было тебе плохо. Ты вот тут отбивался от матросской любви, а я, хочешь или не хочешь, тоже тебя люблю, потому как чую в тебе доброе, Васильич. Ты думаешь, не замечаю, как всегда стараешься меня поддержать, если маху даю по морской или иной там части? Все примечаю и в актив тебе пишу, не для парткома, а для радости собственной души… А ведь сколько раз ты мог меня дураком на людях выставить? Спасибо тебе, Игорь Васильевич.
Тут уже я засмущался, неловко стало от признаний помполита, захотелось подначить его, чтоб снять некое стесненье, да понял: разрушу славное мгновенье откровенного взаимопонимания, махнул рукой и вернулся к делу.
— Так о чем мне, Викторыч, толковать с командой?
— Я так думаю, что в лоб о рыбе говорить не стоит. Ты, Васильич, начни-ка с Лабрадора. Что он такое есть, где мы сейчас трал бросаем, кто места эти открыл, какие люди живут… А потом к нашим делам перейди. О плане потолкуй, о дисциплине тоже, я тебе и списочек штрафников составил.
Я внутренне поморщился. Любит же он «списочки», прямо медом его не корми…
— А может, без списков? Я ведь и сам знаю, кого похвалить, кого с песочком отдраить.
— Вот и прекрасно! На послезавтра и объявлю, не возражаешь?
— Добро, — сказал я, и теперь вот лежит передо мной стопка листов бумаги, а на ней всего несколько фраз.
Что ж мне рассказать о Лабрадоре? Уже не первый раз прихожу сюда, а берега никогда не видел. Порой ко мне приходит мысль, что и нет за этими двумя-тремя сотнями миль льдов никакого Лабрадора. Определяем мы свое место по системе «Лоран». Берет штурман отсчеты импульсов, отмечает их на специальной карте, наносит точку — вот от нее мы и пляшем, то бишь ведем счисление. Погода — дрянь, солнца и звезд не видно, уточнить место по привычным светилам с помощью мореходной астрономии почти никогда не удается. И вот начинаешь думать: а может быть, мы где-нибудь в Антарктиде? Или в Бристольском заливе? Или перебросило нас в иной мир, состоящий из воды, льда и косяков трески под ним…
Непозволительно капитану размышлять подобным образом. Ведь прошла только треть рейса…
Я вздыхаю и начинаю листать лоцию, уж она мне расскажет о никогда не виденном мной Лабрадоре.
А лоция сообщает, что средства навигационного оборудования на побережье полуострова Лабрадор развиты слабо. Большое мне, судоводителю, утешенье. Впрочем, к берегу лабрадорскому идти не собираюсь… Дальше не лучше. Светящихся знаков мало, полагайтесь на естественные ориентиры. Аэрорадиомаяки ненадежны.
Порт Уэст-Бей у входа в залив Гамильтон-Инлет. Доступен для крупных судов, имеются грузовые средства. Якорных мест достаточно. И то хлеб, подумал я. Хок-Харбор, Каплин, гавань у селения Нейн…
Ремонтная база ограничена. Ясно, поломаемся, дырку в борту получим — потащат в Сент-Джонс, в столицу Ньюфаундленда, там есть доки. Но лучше не надо… Безнравственно транжирить собственные деньги, и совсем уже никуда заставлять государство расплачиваться валютой за твои капитанские ошибки.
Лоцманской службы на Лабрадоре не существует, можно использовать для проверки твоего судна местных жителей. «Эй, Джонни, не желаешь ли провести мой рашен шип в твою канадскую харбор?» — «А как ты мне за это заплатишь, мистер кэптин?» — «А хрен его знает, по каким таким расценкам мне тебе платить, чтоб и не обидеть, и не получить выволочку в Тралфлоте…»
Ага, спасательной службы здесь тоже нет. Ее функции выполняют парни из королевских ВВС Канады в Галифаксе. Так это ж куда, в такую даль обращаться за помощью?!
Никаких дорог на восточном берегу Лабрадора нет. Только охотничьи тропы, а в бухтах — короткие грунтовые дороги. Пароходное сообщение между редкими поселками поддерживается только летом. Население весьма малочисленно. Эскимосы и индейцы на зиму откочевывают с побережья в глубь лесов, а рыбаки с Ньюфаундленда бывают здесь лишь летом, зимой остаются в поселках одни сторожа. От кого они уберегают рыбацкое добро? От белых медведей, однако…
А зима здесь снежная, холодная, ветреная. Господствуют леденящие тело и душу сухие ветры от норда и веста. Они сопровождаются неожиданными шквалами и снегопадами, сие мы изрядно часто испытываем на собственных шкурах.
Беседу с ребятами о Лабрадоре я провел, а утром возник конфликт с собственным старшим помощником. Пришел на мостик, а у него с четвертым штурманом раздор. Мчится старпом с кормового мостика, где он спускал трал, в рулевую рубку и едва не набрасывается с кулаками на Толю Янукова, по дороге едва меня не сшиб… Порывистый парень. Смотрю вокруг — едва, оказывается, не врезали в иностранца, француз, кажется. Пришлось отворачивать со спущенным тралом, того и гляди, получим заверт… Гриша матерится на Янукова, тот огрызается, бордель, одним словом, а не мостик порядочного парохода. Одернул я четвертого штурмана, скомандовал: «Десять лево!» И тут Гриша, потеряв голову, никак остыть не может херсонец, кричит рулевому: «Не надо «десять лево»! Так держать!» Рулевой обалдело переводит глаза с капитана на старпома и обратно, а я спокойно спрашиваю Григорьича о том, кто учил его спорить с капитаном… Чиф задохнулся от подавленного крика, но сдержаться не сумел, выскочил из рубки. Пусть проветрится, тем более и вахта его кончилась, заступил третий штурман.
А трал вытащили благополучно, с ним и двенадцать тонн трески.
Весь день старпом не попадался мне на глаза. Ждал, видимо, вызова на ковер, а я притворился, будто ничего не произошло, хотелось, чтоб Гриша первым сделал свой ход. Уже и помполит тревожно поглядывал на меня, пронюхал-таки Викторыч об утренней перепалке, но я его взглядов как бы не замечал.
Вечером постучали в дверь, и вошел старпом. «Погорячился я, Игорь Васильевич, вы извините, не сдержался…» «Чай будешь пить? — спросил я его. — У меня цейлонский». «А у меня варенье из малины, — оживился Гриша. — Принесу?» «Неси», — сказал я. И на этом порешил снять все вопросы… А чего бодягу разводить? Рыбаки мы или нет? Если он сам ко мне пришел и повинился — все понял, значит, и никакие мои другие слова пользы не принесут, напортят разве что.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Об этом событии мы узнавали недели за две или раньше.
Едва очередной траулер отдавал швартовы, чтобы бежать через Атлантику, из Мурманска уходила на промысел радиограмма: «Маяковскому» и «Некрасову», «Татищеву» и «Рязани», «Капитану Демидову», «Архангельску» и «Ориону» везут долгожданную почту.
И тогда на судах, ожидавших известий с берега, повышалась производительность труда… Рыбаки испытывали особенный подъем, считали дни, осаждали штурманов вопросами о местонахождении идущего в группу траулера, и это нетерпение порождало особого рода остервенение, которое они изливали на свою и без того нелегкую работу.
Наконец становилось известно, что БМРТ с почтой добрался до промысла. В эфире начинался спор о том, кому подойти к борту раньше, но флагман железной рукой, то бишь голосом, наводил порядок и определял очередность.
Впрочем, к борту никто не подходил, невеселое это удовольствие: швартоваться друг к другу в океане. Хватит с нас того, что мы подходим к плавбазам и транспортным рефрижераторам для перегрузки на них добытой и замороженной рыбы. Иногда и «холодильщики» привозят нам почту, особенно если есть посылки, но чаще всего эту хлопотную обязанность возлагают на своего же брата тралфлотовца. Начальству, видать, так удобнее…
А с пришедшего на промысел траулера забрать почту можно, только спустив шлюпку или с помощью… молочного бидона. Когда на море зыбайло, ветрище развел волну, шлюпку спускать опасно, да и ни к чему эти заботы, коль пришли из Мурманска лишь письма да газеты.
В этот раз осчастливил нас всех «Кивач». Когда узнали, что есть на нем для «Рязани» письма, я связался с Володей Дудченко по УКВ и спросил, когда он сможет поработать с нами.
Капитан «Кивача» мне нравился. Всегда подтянут, сдержан, не болтлив, высокого такта человек и английский знает в совершенстве.
Володя ответил, что передает посылки «Капитану Демидову», Дунаев, мол, уже готовит шлюпку к спуску, а потом подойдет в южную часть группы и сбросит для нас бидончик.
— Как ловится, Игорь Васильевич? — спросил меня Дудченко.
— Ловлю помалу, — сказал я. — Подойдешь — выдам все позиции.
Володя ответил мне английской пословицей, из которой я понял, что друг в беде — настоящий друг, и подумал, что зря он рано паникует, ведь еще и трал ни разу не намочил, а уж пророчествует так мрачно.
«Кивач» пришел к нам сам, и я оценил Володин поступок: по традиции за «почтарем» полагалось бегать тому, кому он был нужен.
