— Как долго они у вас пробыли? — Патрик задавал вопросы мягким тоном, и Юнас закрыл глаза, вслушиваясь в них и в ответы матери. По ее тону он слышал, что ей очень не нравилась сама ситуация, в которой она оказалась, и понимал — она недовольна, что он привлек к делу полицию. В их семье не принято было выносить сор из избы.
— Они ничего не говорили о своих планах? Только то, что собираются потом тренироваться? — уточнил Хедстрём еще раз.
Хельга посмотрела в потолок, прежде чем ответить — была у нее такая привычка, знакомая ее сыну с давних времен. Все эти хорошо знакомые жесты, все, что повторялось раз за разом в бесконечном круговороте… Ветеринар давно свыкся с мыслью, что сам он — часть этого круговорота, да и Марта тоже. Но без Марты он не желал и не мог ни в чем участвовать. В этом случае все теряло смысл.
— Они не говорили, что собирались с кем-то встретиться? Или о каком-нибудь деле, которое должны были сделать? — продолжал Патрик, но фру Перссон только качала головой:
— Нет, в таком случае они взяли бы машину. Марта все же любила удобства.
— Что?! — крикнул Юнас, почувствовав, что сорвался на фальцет. — Ты хотела сказать — «любит»?
Полицейский с удивлением посмотрел на него. Ветеринар уперся локтями в стол и положил голову на руки:
— Простите. Я встал сегодня в четыре утра и так и не успел отоспаться. И все это так не похоже на Марту — пропускать занятия! И уж тем более отправляться куда-то, не сообщив об этом.
— Они скоро вернутся, и Марта очень разозлится, что ты поднял такую панику, — проговорила Хельга, словно бы пытаясь утешить его, но с какой-то странной интонацией. Уловил ли это Патрик, подумалось Юнасу.
Ему хотелось поверить в слова матери, но весь его разум сопротивлялся этому. Что ему делать теперь, когда они пропали? Никогда и никому он не сумеет объяснить, что они с Мартой — как один человек. С самой первой встречи они дышали в такт. Молли — его дочь, его родная кровь, но без Марты его просто нет.
— Мне надо в туалет, — пробормотал он и поднялся из-за стола.
— Твоя мама наверняка совершенно права, — сказал ему вслед Хедстрём.
Перссон не ответил. На самом деле в туалет ему было не нужно. Просто ему хотелось на несколько минут остаться одному, собраться с силами, чтобы остальные не увидели, что он на грани срыва.
С верхнего этажа он слышал стоны и пыхтение отца. Наверняка тот старался издавать звуки погромче, поскольку услышал голоса на первом этаже. Но сейчас Юнас не собирался подниматься к нему. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас общаться с Эйнаром. Едва подойдя к отцу, он ощущал почти болезненное жжение — как бывает, когда приближаешься к открытому огню. Так было всегда. Хельга пыталась встать между ними, охладить этот пыл, но ей это так и не удалось. Сейчас осталось только слабое горение, и Перссон-младший не знал, как долго он еще сможет помогать отцу поддерживать этот огонь.
Зайдя в маленький туалет, Юнас прислонился лбом к зеркалу. Оно приятно охлаждало — мужчина ощущал, как горят его щеки. Когда он закрыл глаза, в голове у него пронеслись разные образы — воспоминания о той жизни, которая прошла у него с Мартой. Ветеринар всхлипнул и наклонился, чтобы взять кусок туалетной бумаги, но увидел, что она закончилась и что на держателе висит пустой рулон. За дверью раздавалось бормотание голосов в кухне, которое смешивалось со звуками, издаваемыми Эйнаром на втором этаже. Присев на корточки, Перссон открыл шкафчик, где у Хельги хранились запасные рулоны туалетной бумаги, и уставился на содержимое этого шкафчика. Рядом с рулонами было спрятано нечто. Поначалу он не понимал, что видит. А потом разом понял все.
* * *
Эрика рвалась пойти с ними на поиски, но Патрик указал ей на очевидное: кто-то должен остаться с детьми. Она неохотно согласилась и решила посвятить остаток вечера записям бесед с родственниками исчезнувших девочек. Записи лежали в пакете в холле, но писательница по опыту знала, что ей ничего не удастся посмотреть, пока все трое детей не заснут. Так что она отогнала мысль о фильмах и уселась рядом с малышами на диван.
Еще раньше она вставила в DVD-плеер очередной диск с фильмом о приключениях Эмиля и теперь невольно улыбалась его проделкам, прижимая к себе дочку и сыновей. Проделать это с тремя детьми было немного сложно — у нее было только два бока, а каждый хотел сидеть поближе к ней. Но в конце концов она посадила Антона к себе на колени, а Ноэль и Майя оказались справа и слева от матери. Оба прижались к ней, и женщину переполнила благодарность за все, что ей выпало в жизни. Подумав о Лайле, она задалась вопросом: испытывала ли та нечто похожее по отношению к своим детям? Ее поступки указывали скорее на обратное…
Когда Эмиль вылил черничный кисель в лицо фру Петрель, Фальк почувствовала, как малыши отяжелели, и в конце концов до нее донеслись звуки их мирного дыхания. Осторожно выбравшись из кучи детей, он отнесла их по очереди наверх и уложила в постель. Остановившись на несколько мгновений в комнате мальчиков, писательница посмотрела на их светлые головки, лежащие на подушках — довольные, защищенные и даже не подозревающие о том, какое зло встречается в мире. Затем она тихонько вышла из комнаты, спустилась в холл, взяла принесенные Патриком записи и снова уселась на диван. Посмотрев на обложки аккуратно подписанных дисков, она решила просмотреть их в том порядке, в котором пропали девочки.
Сердце разрывалось от сострадания при виде родных Сандры Андерссон — их несчастных лиц, когда они пытались отвечать на вопросы полиции, охваченные желанием помочь и одновременно подавленные теми мыслями, которые возникали от этих вопросов. Некоторые вопросы задавались несколько раз, и хотя Эрика понимала, почему это делается, она очень сочувствовала растерянности родственников, когда те не находили ответа.
Затем она посмотрела второй и третий фильмы, также стараясь ничего не пропустить. Настроение у нее совсем испортилось, когда она так и не увидела того неуловимого, что рассчитывала заметить. Женщина поняла, что ее попросили о помощи просто наудачу — на самом деле Патрик и не ожидал, что она что-то найдет. Тем не менее писательница надеялась на озарение, когда все кусочки вдруг встанут на место и она увидит целостную картину. Такое случалось с ней раньше, и Фальк знала, что это может произойти и теперь, но пока она видела только сломленные горем семьи — их отчаяние, скорбь и мучившие их вопросы без ответа.
Она выключила запись. Страдания родителей задели ее за душу. Их боль жгла с экрана, прорывалась в жестах, в голосах, которые иногда надрывались от усилий сдержать слезы. Женщина почувствовала, что больше не в состоянии смотреть на это, и решила вместо этого позвонить Анне.
Сестра ответила ей усталым голосом. К большому удивлению Эрики, она сказала, что была в конюшне, когда обнаружилось отсутствие Марты и Молли, и Фальк, со своей стороны, могла сказать, что к делу подключилась полиция. Затем они обсудили мелкие события дня — ту повседневную жизнь, которая продолжалась, несмотря ни на что. Эрика не стала спрашивать, как Анна себя чувствует. Именно сейчас у нее не было сил выслушивать очевидную ложь младшей сестры о том, что с ней все в порядке. Они говорили о пустяках, делая вид, что все идет как полагается.
— Ты-то как? — спросила Анна.
Писательница не знала точно, как лучше сформулировать ответ на этот вопрос. Она уже успела рассказать сестре, чем занимается, и теперь попыталась разобраться в своих чувствах:
— Так странно сидеть и смотреть эти фильмы… Я словно разделяю горе этих семей, чувствую или, по крайней мере, частично понимаю, какой это ужас — пережить такое! С другой стороны, меня охватывает чувство облегчения от того, что мои дети спят в безопасности там, наверху.
— Да, спасибо, господи, за детей! Без них даже не знаю, как бы я все вынесла. Если бы только… — Анна осеклась, но Эрика поняла, что она хотела сказать, — если бы у нее был еще один ребенок.
— Мне пора закругляться, — сказала Анна, и у Эрики тут же возникло желание спросить, говорил ли ей Дан, что она ему сегодня звонила. Но писательница сдержалась. Пожалуй, лучше выждать и дать сестре и ее мужу разобраться во всем этом в своем темпе.
Попрощавшись с Анной, Фальк встала и загрузила в проигрыватель очередной диск. Здесь был записан разговор полиции с мамой Минны, и Эрика узнала квартиру, в которой побывала несколькими днями раньше. Узнала она и выражение отчаяния на лице Нетти. Как и остальные родители, она пыталась отвечать на вопросы полицейских, стремилась помочь им, однако эта женщина отличалась от других родителей, внешне даже слишком благополучных. Ее тусклые волосы были спутаны, и одета она была все в ту же кофту в катышках, что и в тот день, когда Эрика была у нее. Кроме того, она курила одну сигарету за другой в течение всего разговора, и писательница слышала, как полицейские, беседовавшие с ней, то и дело кашляли от дыма.
