Винсент пожал плечами.
— Для воды и воздуха мы делаем очистители из павира. Это кустарник такой, его размочаленные ветки — отличный фильтр. Печку топить можно и кизяком. За небольшое пожертвование на церковь таниарская община прикроет от уголовного произвола. Что касается жандармов, то в нашем районе много реформистов, а при них эти жабы не наглеют. От шпаны я могу защитить себя сам.
— Ты говоришь как гирреанец.
— В Гирреане началась моя жизнь. До того было только существование.
Адвиаг опустил голову.
— Винс, — сказал он тихо, — потерять тебя второй раз я не смогу. Когда умирала твоя сестра, мне казалось, что мир рассыпается на части и его осколки режут тело. Боль осталась до сих пор. Притупилась, но не исчезла… Винс, если с тобой что-нибудь случится, нам с матерью этого не пережить.
— Ничего со мной не случится! Я выиграл первенство района по боям без правил. Я смогу постоять за себя.
— Что? — переспросил Адвиаг. — Какие ещё бои без правил?
— Сначала я на тренировку из любопытства пошёл. Кандик уговорил попробовать. Олег-сенсей тогда как раз начинающую группу набирал. Сказал, что я способный. Ну я и остался.
— Кандик — это кто?
— Мой друг. Он и Дейк. Они поселенцы. И честные люди!
— Я верю, Винс, верю. Просто…
— Просто вы не ждали, что я смогу выжить сам, — оборвал его Винсент. — И тем более не думали, что из комнатного украшения я стану людем! В качестве вещи я был приятней, верно?
— Винс, что я должен сделать, чтобы ты мне поверил? Скажи, и я сделаю всё. Я люблю тебя, Винс, я хочу быть тебе и отцом, и другом, но не знаю как доказать тебе свою преданность. Ты не говоришь мне «Уходи!», но и к себе не подпускаешь. А я не знаю, что делать. Так подскажи мне, Винсент. Или давай оборвём всё сейчас.
Винсент подошёл к нему, посмотрел виновато.
— Вы… Ты всё делаешь правильно. Это я неправильный. Я не хочу оставаться без тебя и без госпожи Малниры, но поехать с тобой не могу. Войти в ваш дом таким, как я сейчас, невозможно. Ведь я никто. А пустое место нельзя назвать сыном. Сначала я должен получить право говорить о себе «Я есть». Лишь тогда я буду достоин вас.
— Во имя пресвятого Лаорана, Винс, какой же ты глупый! — Адвиаг притянул Винсента к себе, обнял. — Винс, право говорить о себе «Я есть» мы зарабатываем и отстаиваем всю жизнь. А любовь всегда даётся нам просто так. Это подарок без отдарка. Тут никогда и ничего не нужно доказывать. Просто любить — и всё. Любовь сама по себе доказательство.
— Одной любви мало. Нужно ещё и уважение. Оно гораздо важнее.
Адвиаг разжал объятия.
— О чём ты, Винс?
— Вы очень любите засахаренные ягоды трелга, сиятельный господин. Любите рубашки из жёлтого ларма. Но разве вы их уважаете?
Адвиаг отвернулся, отошёл к окну. Посмотрел на покрытый пыльным снегом двор, на куривших под навесом жандармов и армейскую охрану.
— Ты выбираешь очень трудный путь, Винс. Я не буду спрашивать, сам ты его разглядел или кто подсказал… Сейчас у тебя есть возможность уйти на другую дорогу. Но если ты ступишь на эту… У тебя никогда не будет возможности ни отступить, ни свернуть в сторону. Идти можно будет только вперёд. Надо будет постоянно перешагивать через боль, через страх, через безнадёжность. И ни секунды на передышку. Всегда идти, даже если не останется ни капли сил. Только вперёд, только прямо, потому что если ты замешкаешься даже на мгновение или сделаешь полшага в сторону, упадёшь в такую грязь, что никакими словами не передать её мерзости.
— Я знаю.
— Винс, — тихо сказал Адвиаг, — ведь всё может быть гораздо проще и легче. Зачем тебе это?
— Так я быстрее смогу сказать о себе «Я есть».
— Делай, как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать. Но только не забывай о тех, кто тебя ждёт.
Винсент подошёл к нему, прижался лбом к плечу.
— Я очень тебя люблю, папа. И маму. И Ринайю. Я обязательно приеду к вам. Сам приеду. А сейчас я должен быть на дежурстве. Иначе мне нельзя. Прости. — Он на мгновение крепко обнял Адвиага и вышел в коридор.
В кабинет зашёл Пассер.
— Дронгер?
— Всё в порядке, Альберт. Всё хорошо.
— Уверен?
— Да.
Пассер недоверчиво качнул головой, но вслух ничего говорить не стал.
— 6 —
Снаружи дом досточтимого Кийриаса, наставника и дяди Николая и Гюнтера по Цветущему Лотосу, ничем не отличался от прочих домов района: невысокий, двухкомнатный, стены покрыты светло-жёлтым пластиком, крыша — бледно-зелёным. Перед домом крохотный палисадник, позади, под складным матерчатым навесом — маленькая площадка для чаепитий.
Обычный дом ничем не примечательного горожанина со скромным, но стабильным доходом.
Однако, войдя в гостиную, Николай оробел перед её роскошью: стены затянуты узорчатыми циновками из тонковолокнистого трелга, на потолке — люстра из настоящего хрусталя, а на полу такой дорогой ковёр, что и наступать боязно. До сих пор Николай подобные гостиные видел только по стерео, в фильмах о плантаторах и аристократах званием не ниже диирна.
— Мебели нет, — удивился Гюнтер. — Только напольные подушки… Даже тумбочку не поставили.
— Это стиль такой, — пояснил Николай. — Очень модный и только для самых богатых. Если хозяин хочет угостить гостей, то слуги подают еду на специальных подносах, которые выглядят как небольшие низкие столики. Ты по-степняцки сидеть умеешь?
— Умею. Только вряд ли нам предложат чаю с булками.
— Да уж, — хмуро ответил Николай.
— Жаркий сегодня день, — сказал Гюнтер. — Хотя и двадцать пятое октября.
— А ты что, снега захотел? Так здесь тропики.
— Я никогда ещё не бывал в таких тёплых районах. Сначала жил в приполярной зоне, а после, когда ездил с учителем, мы тоже оказывались только в северных областях. Я не привык, чтобы в середине осени была такая жара.
— Сейчас ещё жарче будет, — пообещал Николай. — Когда учитель придёт.
Гюнтер опустил голову.
— Я первый начал, — сказал он тихо. — Мне и отвечать.
— Первым должен был быть я, — ответил Николай. — Я старший. Но я струсил.
— Нет, — твердо сказал Гюнтер. — Струсить — это не вмешаться. Или вообще убежать. А ты подоспел как раз вовремя. Мне и в голову не пришло, что у тех козлов могут быть бластеры. Без тебя бы мне каюк. Теперь я твой должник.
— Ты мой брат. А брат в таких делах должником быть не может.
Гюнтер пожал ему руку.
В гостиную вошёл Кийриас, высокий крупнотелый наурис пятидесяти двух лет. Николай и Гюнтер поклонились.
— Доброго дня, учитель, — сказал Николай.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
