в ту пустоту, чьи края -- края
некой обширной, глухой пустыни,
коей на картах, что вы и я
видеть могли, даже нет в помине.
Генерал! Если все-таки вы меня
слышите, значит, пустыня прячет
некий оазис в себе, маня
всадника этим; а всадник, значит,
я; я пришпориваю коня;
конь, генерал, никуда не скачет.
Генерал! Воевавший всегда как лев,
я оставляю пятно на флаге.
Генерал, даже карточный домик -- хлев.
Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге.
Для переживших великий блеф
жизнь оставляет клочок бумаги.
осень 1968
-----------------
Почти элегия
В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колоннадой Биржи.
И полагал, что это -- Божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив. Жил в плену
у ангелов. Ходил на вурдалаков.
Сбегавшую по лестнице одну
красавицу в парадном, как Иаков,
подстерегал.
Куда-то навсегда
ушло все это. Спряталось. Однако
смотрю в окно и, написав "куда",
не ставлю вопросительного знака.
Теперь сентябрь. Передо мною -- сад.
Далекий гром закладывает уши.
В густой листве налившиеся груши
как мужеские признаки висят.
И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников -- скаред,
мой слух об эту пору пропускает:
не музыку ещё, уже не шум.
осень 1968
-----------------
x x x
Весы качнулись. Молвить не греша,
ты спятила от жадности, Параша.
Такое что-то на душу, спеша
разбогатеть, взяла из ералаша,
что тотчас поплыла моя душа
наверх, как незагруженная чаша.
Отшельник без вещей и с багажом
пушинка и по форме и по смыслу,
коль двое на постель да нагишом
взойдут, скроив физиономью кислу;
и, хоть живешь ты выше этажом,
неможно не задраться коромыслу.
Параша, равновесию вредит
не только ненормальный аппетит,
но самое стремленье к равновесью,
что видно и в стараниях блудниц,
в запорах, и в стирании границ
намеренном меж городом и весью.
Параша, ты отныне далека.
Возносит тяготение к прелюбам.
И так как мне мешают облака,
рукой дындып сложимши перед клювом,
не покажу вам с другом кулака
и ангелов своих не покажу вам.
Прощай, Параша! Выключив часы
здесь наверху, как истинный сиделец
я забываю все твои красы,
которым я отныне не владелец,
и зрю вблизи полнощные Весы,
под коими родился наш младенец.
1968
-----------------
Неоконченный отрывок
F. W.
Самолет летит на Вест,
расширяя круг тех мест
-- от страны к другой стране, -
где тебя не встретить мне.
Обгоняя дни, года,
тенью крыльев "никогда"
на земле и на воде
превращается в "нигде".
Эта боль сильней, чем та:
слуху зренье не чета,
ибо время -- область фраз,
а пространство -- пища глаз.
На лесах, полях, жилье,
точно метка -- на белье,
эта тень везде -- хоть плачь
оттого, что просто зряч.
Частокол застав, границ
-- что горе' воззреть, что ниц, -
как он выглядит с высот,
лепрозорий для двухсот
миллионов?
1968
-----------------
Памяти Т. Б.
1
Пока не увяли цветы и лента
ещё не прошла через известь лета,
покуда черна и вольна цыганить,
ибо настолько длинна, что память
моя, как бы внемля ее призыву,
потянет ее, вероятно, в зиму, -
2
прими от меня эту рифмо-лепту,
которая если пройдет сквозь Лету,
то потому что пошла с тобою,
опередившей меня стопою;
и это будет тогда, подруга,
твоя последняя мне услуга.
3
Вот уж не думал увидеть столько
роз; это -- долг, процент, неустойка
лета тому, кто бесспорно должен
сам бы собрать их в полях, но дожил
лишь до цветенья, а им оставил
полную волю в трактовке правил.
4
То-то они тут и спят навалом.
Ибо природа честна и в малом,
если дело идет о боли
нашей; однако, не в нашей воле
эти мотивы назвать благими;
смерть -- это то, что бывает с другими.
5
Смерть -- это то, что бывает с другими.
Даже у каждой пускай богини
есть фавориты в разряде смертных,
точно известно, что вовсе нет их
у Персефоны; а рябь извилин
тем доверяет, чей брак стабилен.
6
Все это помнить, пока есть сила,
пока всё это свежо и сыро,
пока оболочка твоя, -- вернее,
прощанье с ней для меня больнее,
чем расставанье с твоей душою,
о каковой на себя с большою
7
радостью Бог -- о котором после,
будет ли то Магомет, Христос ли,
словом сама избрала кого ты
раньше, при жизни -- возьмет заботы
о несомненном грядущем благе -
пока сосуд беззащитной влаги.
8
С того разреши мне на этом свете
сказать о её, оболочки, смерти,
о том, что случилось в тот вечер в Финском
Заливе и стало на зависть сфинксам
загадкой -- ибо челнок твой вовсе
не затонул, но остался возле.
9
Вряд ли ты знала тогда об этом,
лодка не может и быть предметом
бденья души, у которой сразу
масса забот, недоступных глазу,
стоит ей только покинуть тело;
вряд ли ты знала, едва ль хотела
10
мучить нас тайной, чья сложность либо
усугубляет страданье (ибо
повод к разлуке важней разлуки);
либо она облегчает муки
при детективном душевном складе;
даже пускай ты старалась ради
11
этих последних, затем что всё же
их большинство, все равно похоже,
что и для них, чьи глаза от плача
ты пожелала сберечь, задача
неразрешима; и блеск на перлах
их многоточия -- слёзы первых.
12
Чаек не спросишь, и тучи скрылись.
Что бы смогли мы увидеть, силясь
глянуть на всё это птичьим взглядом?
Как ты качалась на волнах рядом
с лодкой, не внемля их резким крикам,
лежа в столь малом и столь великом
13
от челнока расстояньи. Точно
так и бывает во сне; но то, что
ты не цеплялась, -- победа яви:
ибо страдая во сне, мы вправе
разом проснуться и с дрожью в теле
впиться пальцами в край постели.
14
Чаек не спросишь, и нету толка
в гомоне волн. Остаются только
тучи -- но их разгоняет ветер.
Ибо у смерти всегда свидетель -
он же и жертва. И к этой новой
роли двойной ты была готовой.
15
Впрочем и так, при любом разбросе
складов душевных, в самом вопросе
"Чем это было?" разгадки средство.
Самоубийством? Разрывом сердца
в слишком холодной воде залива?
Жизнь позволяет поставить "либо".
16
Эта частица отнюдь не фора
воображенью, но просто форма
тождества двух вариантов, выбор
между которыми -- если выпал -
преображает недвижность чистых
двух параллельных в поток волнистых.
17
Эта частица -- кошмар пророков -
способ защиты от всех упрёков
в том, что я в саване хищно роюсь,
в том, что я "плохо о мёртвой" -- то есть
самоубийство есть грех и вето;
а я за тобой полагаю это.
18
Ибо, включая и этот случай,
всё ж ты была христианкой лучшей,
нежели я. И, быть может, с точки
зрения тюркских певцов, чьи строчки
пела ты мне, и вообще Ислама,
в этом нет ни греха, ни срама.
19
Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
люди были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.
20
Так что ты можешь идти без страха:
ризы Христа иль чалма Аллаха,
соединенье газели с пловом
или цветущие кущи -- словом,
в два варианта Эдема двери
настежь открыты, смотря по вере.
21
То есть одетый в любое платье
Бог тебя примет в свое объятье,
и не в любови тут дело Отчей:
в том, что, нарушив довольно общий
смутный завет, ты другой, подробный,
твердо хранила: была ты доброй.
22
Это на счётах любых дороже:
здесь на земле, да и в горних тоже.
Время повсюду едино. Годы
жизни повсюду важней, чем воды,
рельсы, петля или вскрытие вены;
все эти вещи почти мгновенны.
23
Так что твой грех, говоря по сути,
равен -- относится к той минуте,
когда ты глотнула последний воздух,
в лёгких с которым лежать на водах
так и осталась, качаясь мерно.
А добродетель твоя, наверно,
24
эту минуту и ветра посвист
перерастёт, как уже твой возраст
переросла, ибо день, когда я
