маминому укладу жизни. Она не могла смириться с тем, что бабушку совершенно устраивает такой образ жизни. Всякий раз, когда мама навещала бабушку, она убирала весь дом, все приводила в порядок, выбрасывала кучи мусора, покупала свежие продукты и наводила красоту для бабушки. Мама всегда была недовольна тем, что бабушка не отвечает ей огромной благодарностью. Причина была мне ясна, но я молчала, пока она жаловалась. Несмотря на благие намерения, стоящие за маминой тяжелой работой, я знала, что она смущает бабушку тем, что носит маску и резиновые перчатки до плеч. Пока бабушка сидела в той же комнате, вязала крючком и смотрела телевизор, мама постоянно вполголоса комментировала, как все «отвратительно». Она делала снимки до и после, которыми потом делилась с друзьями и остальными членами семьи.
Пока мама была в Мичигане, она видела и дядю Трэвиса, который все еще много выпивал и жил в бабушкином подвале.
– Ты бы видела, какой отвратительный этот подвал, – сказала мама. – Там даже пола не видно, повсюду кучи пивных банок и пепел. Трэвис сожжет весь дом, если упадет в обморок, пока будет курить там. Он вечно пьяный. Не думаю, что у него вообще есть настоящая работа.
– Мило… и типично для него, – подхватила я.
– И знаешь, что он сделал? Я была наверху, разговаривала с твоей бабушкой, а мы с Трэвисом сидели на диване рядом с ее вязальным креслом. Когда я встала, чтобы протиснуться мимо него, он схватил меня за задницу! В смысле, он продержал ее пару секунд! Ты можешь поверить, что он сделал это с собственной сестрой?
Я посмотрела на нее в изумлении, но она продолжала:
– Я повернулась и сказала: «Какого черта ты делаешь?» – а он только пробормотал в ответ: «Что? Боже, Билли, ну, типа, че такого?» Ты можешь в это поверить?
Я все еще была потрясена, но не по той причине, о которой она подумала. Я повторила ее слова: «Могу ли я в это поверить».
– Да? – она перестала подравнивать петунии. С видом полного оскорбления она сделала паузу и ждала моего сочувствия.
Она их не получила. Я встала и уронила перчатки на землю.
– Могу ли я в это поверить? – набросилась я на нее. – Могу ли я в это поверить? После того, что он сделал со мной, ты хочешь, чтобы я стояла здесь и жалела тебя, потому что он схватил тебя за задницу? Ты что, блядь, издеваешься? Я была еще ребенком, а вы с папой ничего не сделали!
Она наклонила голову и на мгновение задумалась, взгляд блуждал, пока разум путешествовал назад во времени.
– Боже мой. Карин, мне жаль. Я совсем забыла об этом. Но ты правда слишком остро реагируешь. Он же тебя не изнасиловал или что-то в этом роде.
Я дотронулась до живота: мой ребенок был не больше черники. Попытка примирения с матерью с помощью дня снятия стресса в саду закончилась, и я пошла в дом. Мама ушла, обиженная на то, что я не оценила ее труда и что она не просто выполняла более тяжелую работу, но и отменила все свои дела, чтобы прийти и помочь мне.
В следующий раз я увиделась с родителями на встрече с Джоном и Шоном. Отбросив эмоции, я сосредоточилась на задаче: решить, стоит ли доверить этому человеку возможность высказаться от имени моего брата с помощью средства с таким широким охватом. Я мало что знала о Шоне как о человеке, кроме слухов о его вспыльчивости и откровенных политических взглядах, – последние слишком отличались от взглядов Криса. Во время разговора он произвел на меня впечатление очень умного человека с твердыми принципами, когда дело касалось его работы. Крису было бы все равно, если бы кто-то обратил внимание на его достижения, задумался о его мнении или счел его гением, и хотя Шон воплощал собой полную его противоположность, было видно, что он гораздо больше заботился о качестве и целостности фильма, чем о продаже билетов в кинотеатры. Он увлеченно рассказывал о своем видении проекта, о том, какое послание он хочет донести до зрителей, о своем восхищении Крисом и о своем отношении к семье.
Несмотря на то что меня впечатлили предыдущие фильмы Шона, у меня оставалось много вопросов о том, чем, на его взгляд, накопленный им опыт поможет ему перенести историю моего брата на большой экран. В какой-то момент, похвалив его за то, что он такой невероятно талантливый актер, я вежливо спросила его, имея это в виду, откуда нам было знать, что он просто не заливает нам в уши и не говорит то, что мы хотим услышать. Родители посмотрели на меня, широко раскрыв глаза и опешив от такого скептического и прямого подхода. Джон мне улыбнулся. Затем он повернулся к Шону, с нетерпением ожидая его ответа. Шон нисколько не обиделся на этот допрос с пристрастием. Он подробно и терпеливо отвечал на все мои вопросы и, казалось, искренне ценил то, что я отношусь к нему не так, будто он превосходит всех остальных, кто в тот день сидел у меня на заднем дворе.
После долгих обсуждений с Джоном мы все решили, что пришло время отправиться в следующее путешествие с Шоном. Пока родители пытались отговорить меня от участия в съемочном процессе, Джон успел сообщить Шону, что я могу внести неоценимый вклад, поэтому меня наняли в качестве консультанта.
Когда я впервые оказалась с Шоном наедине и рассказала историю брата, это был совсем другой опыт, чем когда я общалась с Джоном за много лет до этого. Возможно, это было вызвано очевидными различиями между двумя мужчинами – по сравнению друг с другом и с Крисом – или различиями между книгами и фильмами. А возможно, дело было в том, что я стала старше, мудрее и осторожнее после огромного успеха книги «В диких условиях».
Я сообщила Шону ту же информацию, которой поделилась с Джоном, но на этот раз я попросила, чтобы не все из этого оставалось тайной. Я хотела справедливости для Криса, для наших братьев и сестер. И пусть я не видела тех изменений в поведении родителей, на которые надеялась, все же я не собиралась очернять их на киноэкране, особенно в проекте, который должен был получить широкую известность. Шон понимал мои опасения. Он объяснил, что невозможно рассказать всю историю целиком и сохранить прекрасный дух фильма, но согласился, что в фильм должно входить достаточно деталей, дающих представление о том, что в этой истории скрывается нечто
