НА ХОЛМАХ ПЕРЕМЫШЛЯ
ОЧЕРК
Хотя польско—советская граница после окончания Великой Отечественной войны несколько передвинута на восток, можно и сегодня, особенно в ясный день, увидеть с советской территории башни одного из самых старых червенскнх городов — Перемышля.
Мы сидим поблизости Перемышля, около новой границы, на развалинах старого австрийского форта, с подполковником пограничных войск Александром Тарасенковым. На висках у Тарасенкова густо пробивается седина, его сухощавое лицо у голубых глаз прорезывают морщинки. А четыре ордена Красной Звезды и боевые медали, украшающие грудь офицера, наглядно подсказывают нам, что по пути войны он прошел честно, не щадя ни сил ни своей крови для того, чтобы помочь великой Победе. Честный боевой путь Александра Тарасенкова начинался как раз на узких улицах Перемышля, где служил он политруком пограничной комендатуры, расположенной в самом центре старинного города, на его набережной, откуда открывался отличный вид на Засанье, занятое гитлеровскими войсками.
Вечером двадцать первого июня Александр Тарасенков сдал дежурство по комендатуре и вышел на улицу. За несколько минут до сдачи дежурства,— это Тарасенков запомнил точно,— советские пограничники пропустили, а немецкие приняли на свою сторону товарный поезд, нагруженный строевым лесом. Он отправлялся в Германию из Советского Союза согласно договора о взаимных поставках. Тарасенков слышал, как поезд прогрохотал по железнодорожному мосту через Сан и, обогнув Винную гору в Засанье, или, как его называли тогда, в «немецком Перемышле», весело аукнулся паровозным гудком перед станцией Журавица. Разве могла предполагать железнодорожная бригада последнего советского поезда, пересекавшего в сторону Запада линию границы, каким трагическим в жизни каждого ее участника будет этот рейс?
Принявшие поезд немецкие пограничники были, как и всегда, сдержанны и очень педантичны при досмотре. Решительно ничто в их поведении не предвещало заранее спланированного и подготовленного их правительством вероломства.
Они досматривали поезд с такой же тщательностью, с какой несколькими днями раньше гробы с останками немецких солдат, погибших в боях с польскими войсками под Перемышлем в сентябре 1939 года. Трупы немецких солдат были зарыты на советской стороне. После дипломатических переговоров они были переправлены в Германию. Затевая дипломатические переговоры, а затем всю эту канитель с перевозкой гробов накануне вторжения, гитлеровское правительство заботилось не столько о загробных удобствах своих солдат, сколько о том, чтобы усыпить бдительность советских людей.
Идя от комендатуры по набережной к себе домой, политрук Тарасенков заметил в толпе гуляющих на противоположном, немецком берегу Сана двух гитлеровских военных. Они вышли из Кляшторной улицы к Сану и повернули направо, к набережной Костюшко. Подбородки их были подняты высоко, они, размахивая лениво стеками, глядели из—под лакированных козырьков фуражек —поверх встречных прохожих, и те, зная, что с фашистами шутить опасно, давали гитлеровцам дорогу.
Тарасенков напряг зрение и различил на погонах у гитлеровцев генеральские галуны. У разрушенного гужевого моста они остановились, и генерал повыше, озираясь, стал объяснять что—то своему спутнику, указывая стеком на дома советской стороны. Но вдруг взгляд низенького полного генерала скрестился со взглядом политрука Александра Тарасенкова. Он тронул за локоть своего высокого чичероне, и оба они пошли дальше, минуя разрушенный мост, все тем же ленивым, прогулочным шагом...
Много раз впоследствии вспоминал пограничник Тарасенков эту случайно увиденную им сцену прямой генеральской рекогносцировки. Принимая под свое «командование» пленных в Сталинграде генералов армии фельдмаршала Паулюса, он долго рассматривал лицо каждого из них, надеясь опознать тех двух, уже накануне вторжения отлично посвященных в «план Барбаросса», чтобы напомнить им, как прикидывали они, где бы лучше перебросить через Сан части первого удара...
В то время, когда генералы удалялись, сливаясь с прохожими, навстречу Тарасенкову попался офицер из штаба пограничной части старший лейтенант Паливода. Все пограничники любили этого веселого, общительного офицера с волевым, загорелым лицом.
— Сдали дежурство, Александр Алексеевич? — спросил Паливода у Тарасенкова, крепко пожимая руку политрука.
— Умаялся! — признался Тарасенков.— Женский штурм пришлось выдержать!
— Какой такой «женский штурм»? — не понял Паливода.
— Да на завтра назначен слет женщин всего отряда. Со всех застав жены съехались в Перемышль... Пока разместили всех, пока накормили — хлопот было. А мужья по—холостяцки день отдыха завтра проведут...
— Так, быть может, и мы на рыбку сходим завтра, Алексеич?— оживился Паливода.— Артель подбирается хорошая...
Давний любитель рыбной ловли, Тарасенков охотно принял предложение Паливоды.
...С мыслью о рыбной ловле Тарасенков поднялся в свою квартиру и распахнул окно. Погода устоялась хорошая, рассвет обещал быть безоблачным.
Как и многие офицеры, Тарасенков жил на набережной. Два окна его квартиры выходили прямо на Сан. Из этих окон просматривалось почти все Засанье — третья часть Перемышля, занятая гитлеровцами. Справа Засанье упиралось в Винную гору с ее виноградниками. Еще правее, огибая гору с севера, уходило на Краков ровное шоссе. То и дело поглаживая лучинками света стены домиков, мчались на Краков и обратно военные машины. Один за другим постепенно гасли огоньки в домиках, расположенных близ Сана. Только ярко освещенные окна «Гегайме штатс полицай», или гестапо, в доме по улице Красинского светились долго. Как и раньше, ночною порою оттуда даже на советский берег доносились крики пытаемых гитлеровцами людей.
Ровно в четыре часа утра вспышка орудийного залпа внезапно озарила Засанье и склоны Винной горы. Прошелестев в небе, тяжелый немецкий снаряд разорвался со страшным треском на советской стороне, вблизи главного почтамта. Сперва кое—кто подумал: «Быть может, случайная ошибка?» Далеко за Винной горой у гитлеровцев был артиллерийский полигон, Нередко они начинали гам стрельбу на рассвете. Но когда, спустя минуту, другие снаряды стали рваться в разных районах Старого города, на территории комендатуры и заставы лейтенанта Потарыкина, расположенной в центральной части Перемышля, сомнения отпали. Тревожное, холодное слово «война» отныне вошло в сознание каждого пограничника.
С первых же попаданий загорелись штабы военных частей, казармы, и вскоре зарево пожара поднялось над холмами Перемышля. В канонаду вплетался неумолкающий гул самолетов. Клейменные крестами, гитлеровские самолеты пересекали линию Сана и волнами летели вглубь советской земли.
