Преподобный почувствовал, что Зак рассматривает его, залился легким румянцем и подтянул штаны поверх выпирающей над ремнем плоти.
– А у вас здесь милое ранчо, мальчики, – сказал он, лукаво прищурившись. – И, похоже, в этой долине много нестриженых овечек, созревших для спасения души. Возможно, я на какое-то время займусь здесь частной практикой – в переносном смысле, конечно же. Потружусь во имя Господа нашего.
– Не говори это там, где Гас может тебя услышать. Ты испоганишь ему день.
Джек запрокинул голову и громко искренне расхохотался.
– Ты мне нравишься, сынок. Мне всегда была симпатична твоя манера общаться. Жаль, ты не продолжил работать со мной, а бросил отца одного, пьяного и умирающего от жажды. В конце концов, именно я научил тебя всему, что ты знаешь и умеешь.
«Да уж, – подумал Рафферти, – например, как обмануть и украсть у других, прежде чем они обманут и обворуют тебя».
– Да к тому времени, как ты стал достаточно взрослым, чтобы у тебя вставало в штанах, ты уже умел обжуливать в карты, опустошать карманы, ублажать бабешек до головокружения и мошенничать так изощренно, как я в жизни не видывал, – и все это даже не вспотев. Я взрастил тебя по своему образу и подобию, как и велит Священное Писание. Я создал тебя, мой дорогой Захарий.
И это, подумалось Рафферти, вероятно, были самые правдивые слова, которые Джек Маккуин произнес за весь год.
Мать знала правду. Она стояла на палубе парохода и наблюдала, как сын становится все меньше, как ширится полоса мутной воды между ними. Мать заглянула в его душу и не увидела там ничего, ради чего стоило бы забрать его с собой и, уж конечно, ничего, ради чего стоило бы за ним вернуться.
– Одного не понимаю, – продолжал отец обиженным голосом, – почему ты ушел, да еще и вот так – скрылся аки тать в нощи, прости за сравнение. Видимо, у меня сложилось превратное представление, что мы с тобой партнеры.
«Партнеры… Боже милостивый».
– Черт, да я спал и видел, как бы смыться от тебя подальше.
– Обижаешь, Захарий.
И вот же дьявольщина, старик выглядел и скулил так, будто ему действительно больно.
Но с другой стороны, с Джеком Маккуином никогда нельзя сказать наверняка, что правда, а что ложь.
– Мой папаша имел обыкновение бить меня до упаду, – вздохнул Джек. – Но я-то ни разу не поднял руку ни на одного из вас, мальчики. На самом деле я всегда обходился с вами как с умными людьми, способными пользоваться своим умом. Хотя признаю, что меня частенько охватывали сомнения в отношении Густавуса. Я сделал единственное, что отец может сделать для своих сыновей: научил вас вести игру.
– Ты научил нас мошенничать!
– Именно так и нужно играть, чтобы выиграть. Не говори, что ты отплатил мне добром за добро, сынок.
* * * * *
Ковбой ехал на гнедой лошади, почесывая ее бока шпорами, чтобы заставить скакать живее, и вздымая вихрь пыли.
– Яху-у-у! – крикнул Гас с другой стороны загона. – Держись крепче!
Безмолвие захватило Рафферти. Ощущение пресекшегося дыхания, тихого ожидания. Он оглянулся, зная, что она будет там.
Клементина с Ханной шли от нового дома, чтобы посмотреть на объездку жеребца. Ханна смеялась, а Клементина бодро шагала рядом. Ветерок развевал ее юбку на выпуклости живота, а в волосах поблескивало солнце. Он не мог оторвать от нее глаз, так же, как не мог прекратить дышать.
Над ухом захрипел отец:
– Представить только, недотепа Густавус отхватил себе такую жену. Держу пари, ему приходится подлизываться к ней всякий раз, когда засвербит уложить леди в постель. Вот та рыжая кобылка больше мне по вкусу – длинная как кнут на шесть лошадей, да и жалит так же. Она может устроить для мужчины настоящие скачки.
– Ханна моя.
Преподобный хохотнул.
– Не только твоя, так ведь? Великодушный Господь, да будет он благословенен, сделал так, чтобы женщины подобные этой были общими. И я слукавил, когда сказал, что у вас тут милое ранчо. Любому дураку ясно, что вы едва сводите концы с концами. Любому, кроме Густавуса. Он небось ожидает, что в один прекрасный день доллары так и посыплются ему в карман, верно? Но ты-то знаешь, что от разорения вас отделяет только холодная зима или засушливое лето. Однако ты останешься преданным этой затее, поскольку упрям, и тебе не привыкать разделять с наивным благочестивым братцем болезненное крушение его несбыточных мечтаний.
– Что верно, то верно, преподобный, – протянул Рафферти, позволяя злости прокрасться в голос. Старик редко признавал какие-либо успехи Гаса и никогда не гордился им. Но Гас был сердцем и душой ранчо. Да, тяжелый год мог разорить их, но ранчо вообще не существовало бы, если бы не его упорный мечтатель-брат. – Я остаюсь преданным этому делу.
– Конечно же, дорогой мальчик. Вплоть до того дня, пока дурачок Густавус не застанет тебя в постели со своей женой.
Рафферти застыл. В загоне гнедая лошадь резко осадила назад, и ковбой подлетел в воздух, а затем с грохотом упал в грязь.
Зак забыл, насколько опасно недооценивать проницательность отца. Даже с единственным зрячим глазом Джек Маккуин по-прежнему мог одним взглядом увидеть то, на понимание чего у любого другого ушли бы годы.
Зак разжал кулаки и ухватился за жердину, сжав дерево так сильно, что на запястьях выступили вены и сухожилия.
– Сукин ты сын, – сказал Рафферти.
– Тебе снова будет больно, и не по моей вине. «Не пожелай красоты ее в сердце твоем, и да не увлечет она тебя ресницами своими». Если бы дело ограничилось тем, что один только ты желал бы ее, я бы допустил, что бедный глупыш ещё может избежать унижения стать рогоносцем из-за собственного брата. Но я видел, как она смотрит на тебя. Она пока еще не осознала, но когда до неё наконец дойдет, малютка задерет свои юбки для тебя быстрее, чем…
Рафферти резко повернулся и схватил отца за лацканы фрака, приподнимая его на носках так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
– Если бы я и без того уже не убедился, что жизнь порой дает крепкий пинок под зад, ты бы доказал мне это сию минуту. – Рафферти сжал посильнее, а затем ослабил хватку, позволяя преподобному выскользнуть из его рук. Затем разгладил замятины на ветхом фраке и заговорил ровным мягким голосом: – Ты будешь держать свои поганые мысли при себе, а хайло закрытым, и если хотя бы попробуешь каким-то образом ее уязвить, я убью тебя.
Рот Джека Маккуина пренебрежительно скривился.
– Ах, какое представление, дорогой мальчик. Да только весь шум и натиск понапрасну. Ты же не думаешь, что я поверю, будто ты убьешь свою плоть и кровь. Ты жесток, но не настолько.
