— Без какого еще…
— Сам знаешь.
— Что я знаю?
— Ладно, я пошла.
Она повернулась и резко зашагала сквозь толпу. Сигизмунд сразу потерял ее из виду.
* * *
«Наталью послушать — вечно получается так, что я полное говно. Сынишку своего не люблю. Он действительно сидит там один, маленький, а я груши околачиваю, в пробках стою. С РЭУ судиться время есть, а с Яриком погулять времени нет…
Почему так получается? Что я, действительно его не люблю? Он ведь хороший. Он маленький. Он на меня похож. Может быть. Давно его не видел. Дети быстро меняются.
А подрастет — водку с ним пить будем вместе, на рыбалку поедем…
Да ну ее, Наталью, совсем. Достала!»
Устав давить из себя покаянные мысли, Сигизмунд затормозил у светофора. Стоял, смотрел, как идут люди. Разные.
Город подморозило. Намело предновогодних сугробов. Было холодно и празднично. Некоторые рестораны вывесили на дверях рождественские венки, похожие на те, что в советские времена торжественно возлагали к могиле Неизвестного Солдата. Что–то в них все–таки было гробовое.
Сегодня особенно бросалось в глаза, как много стало в городе чисто вымытых, ярко освещенных, нарядных витрин.
Приметил впереди голосующего мужика. Остановился.
— Слышь, хозяин, до Желябова?..
— Садись.
Мужик сел. Приятный мужик, особенно после Натальи. Здоровенный, с круглой закопченной рожей, кучерявый. Сигизмунду сразу стало легко и просто.
— Слышь, хозяин… Слыхал, вроде, с апреля — все, подвозки тю–тю.
— А чего? — спросил Сигизмунд.
— Да я тут в исполкоме был, два хмыря толковали. Теперь если подвозить — лицензию брать. Ну, чтоб больше денег содрать с нашего брата.
— Да пошли они!.. — от души сказал Сигизмунд.
— Во, а я и говорю! — Мужик оживился. Устроился поудобнее, принялся рассказывать. Весь так и кипел впечатлениями, еще свеженькими. Кулаком себя по колену стучал. Хороший кулак, рабоче–крестьянский. В семидесятые годы таким кулаком грозили разлагающемуся капитализму из журнала «Крокодил».
— Я к чему, бля, хозяин. Я сам–то таксист, во… Ну да неважно. Прицепчик взял к легковухе.
— Какой прицепчик? — полюбопытствовал Сигизмунд.
— «Бизона». Ну, взял, пошел регистрировать. Прихожу в исполком, в свой, Приморский, а там — уй, мать!.. — кабинетов, бля, как купе в поезде. Двери, двери, двери…
«Хордс, хордс, хордс…» — мысленно переводил Сигизмунд на девкину мову.
— …Сует мне, значит, облом форму: заполняй, мол. Там с одной стороны исполкомовская, ну — форма–то, а с другой — налоговая должна эту самую…
— Визу…
— Во, визу ставить. А я знаю, что прицепчик от легковушки налогом не облагается. Иду в налоговую. Прихожу. Там, бля, такой молотобоец сидит — пахать на нем. Поглядел по прейскуранту, бля, все, хуяк, резолюцию мне — ти–ти–ти — нашкрябал, нацарапал. Не облагается. Ну, говорю, все? Не, говорит, не все… И рожа, рожа, слушай — в три дня не обосрешь…
«Нии», — перевел Сигизмунд. Рассказ ему нравился.
— …А че еще–то? Ну, это я говорю. А он: иди, говорит, теперь с этим в исполком, пускай на моей визе печать свою поставят… Ну я, бля, обратно в исполком. Во, порядки! Прихожу в исполком. Оба–на! Сегодня не успел, прием окончен. Завтра приходи, с утра. Выхожу я из дома в семь утра — ну, у меня еще дела были в другом месте. Я на Кораблях живу. Ну, выхожу в семь. Как раз снег выпал. Мягкий такой снежок, чистенький. Слышь, хозяин, раньше–то — в семь утра все утоптано бы было. А тут я иду — и только одна стежка следов к метро вьется. Моя. Стало быть, один я со всей домины на работу пошел. А остальные–прочие там в доме от безработицы дурью маются… А?
Помолчали. Сигизмунд закурил. Мужик тоже закурил. Он торопился дальше рассказывать, пока не доехали до Желябова.
— Ну, прихожу в исполком. А там — слышь? — другой молотобоец сидит, еще охрененнее того, что в налоговой. Во! Шкаф! Холодильник, бля! Лапищи, бля, здоровенные, в черном волосе. Он печаточку взял — ма–асенькую такую, пимм ею по лицензии… Все, говорит, свободен. Я только уходить собираюсь, а тут еще один хмырь к тому входит. Слушай, бля! Боец, тяжеловес! — Тут мужик заранее заржал, предвкушая, и слегка подтолкнул Сигизмунда в бок локтем. — Слышь, хозяин! Не, ты представь, для чего он приперся! — И аж визгнул. — Чаек принес первому. Чтоб, значит, передохнул. Утомился, бля! Представляешь? Да этих мужиков вдвоем на Гитлера спусти — никакого Белорусского фронта не надо, уделали бы… Плуг вместо «Кировца» каждый тащить может… Не, бля… раньше бюрократия была… Рыхлые были все, старели рано, импотенты через одного — по морде видно… Не, был в исполкоме, — тут мужик с трудом удержался, чтобы не плюнуть в машине, — все в р–рубашечках, в г–галстучках, все ч–чистенькие, блядь, и одни мужики… Не, точно — нуменклатура… Молотобойцы, блин, ну, блин… Вот мы с тобой рабочие люди, вот мы с тобой грязные, потому что день–деньской в говне копаемся… Сразу видно, что рабочие…
Сигизмунд призадумался, не обидеться ли. Решил не обижаться. Ему было приятнее находиться по одну сторону баррикады с этим мужиком.
— А хули мне указы, — сказал Сигизмунд. — Скажу, что знакомый. Что, не подтвердишь?
— Ну! — сказал мужик. — Мы с тобой, как говорится, друг друга понимаем. Слушай, вон там останови. Меня Гоша зовут.
— Меня тоже Гоша, — сказал Сигизмунд.
Они обменялись рукопожатием. Лапа у мужика была как клешня.
— Ну, бывай, — сказал Гоша, сунул десятку и полез из машины.
В отличнейшем настроении Сигизмунд развернулся через Конюшенную и поехал к дому. Образ вечно недовольной Натальи, перед которой Сигизмунд виноват на веки вечные, растаял без следа.
* * *
В зоне стихийного бедствия обстановка стабилизировалась. Лишь время от времени потолок ронял тяжелую мутную каплю. «Перекрытия хорошие», — вспомнились Сигизмунду откровения дяди Коли.
Упавшая штукатурка и грязные лужи на полу были прибраны. Лантхильда стояла, сложив руки на животе, — ждала похвалы.
— Молодец, — сказал ей Сигизмунд. — Умница.
Лантхильда не понимала. Продолжала выжидательно глядеть.
— Ну, что я тебе могу сказать на все это, девка? Как говорят наши братья меньшие американцы, good work.
— Годс воркья, — поправила девка.
— Йаа, — сказал Сигизмунд.
Девка скромненько улыбнулась.
Обстоятельно доложила обстановку. Во–первых, хундс нагадил на кухне. Был приговорен к битью тапком по заднице. Приговор был приведен в исполнение немедленно. Девке пришлось убирать за хундсом.
— Что же ты!.. — укоризненно обратился Сигизмунд к хундсу.
Хундс преданно завилял хвостом, а когда Сигизмунд протянул к нему руку, ловко опрокинулся на спину и подставил для почесывания брюхо.
Сигизмунд пощекотал брюхо и выпрямился. Хундс, помедлив, покосил на хозяина глазом, потом улегся и принялся, сопя, искаться.
Однако девка еще не окончила доклада. Трудно переходила к главному. На ее лице появилось озабоченно–тревожное выражение.
— Ну, давай, что там еще случилось?
Ого — он не работает. Он не показывает ничего. Ого умер. Погиб. Сломался.
— Так тебе и надо, — сказал Сигизмунд. — Жадность фраера сгубила. Ящик к себе уволокла, а про антенну–то и забыла!
Ну как девка могла забыть про антенну? Она про антенну просто ничего не знала.
Сигизмунд торжествующе показал Лантхильде антенну. В гостиной имелся второй отвод. А вот в «светелке» антенного отвода не было. Так что давай–ка мы с тобой, девка, в гостиной ого определим.
Лантхильда на такое пошла. Безропотно позволила унести ого. Ого водрузили под иконой, оплодотворили антенной и — о, диво дивное! Славься, годиск–квино, Богородица! — ожил! Заговорил! Какую–то толстую морду явил! Ура–а…
Девка возликовала. Запрыгала, забила в ладоши. Потом вдруг глаза у нее стали хитрые–хитрые. С умильным, искательным видом подступилась к Сигизмунду с какой–то новой идеей.
Заговорила вкрадчиво. Выклянчивала что–то, не иначе. Долго объясняла, втолковывала. Очками высокоучено посверкивала. А потом вдруг после короткой паузы завершила, как резолюцию — пимм! — наложила:
— Надо.
Сигизмунд опешил.
— Что надо?
— Надо, — повторила девка. — Ик тут. Надо.
Та–ак. В гостиной, значит, обитать желает. Под бочок к ого.
— А я? — спросил Сигизмунд. — На мокром диване спать? Под зонтиком?
— Нии, — сказала девка. Взяла Сигизмунда за рукав, потащила к «светелке». — Сигисмундс — тут. Надо.
Сигизмунд заржал.
— Ничего у тебя, девка, не выйдет. Надо.
Она надула губы и приготовилась обидеться. Но Сигизмунд дуться ей не позволил. Заявил, что хочет итан и нечего тут ломать комедию.
* * *
После ужина Сигизмунд одарил Лантхильду рисовальными принадлежностями. Запасливая девка унесла дары в светелку. Девкина комната уже стала напоминать мышиную нору. Лантхильда утаскивала туда все пустые банки и коробки, которые Сигизмунд не успевал выбрасывать, и заботливо складировала в углу.
