— Какая?
— Что бы ты был жив. Вот и все.
Она сказала это без тени притворства. Безыскусно и твердо. Федор почувствовал, что сердце в груди переворачивается.
— Тебе сообщили, что я умер?
— Да.
— Кто?
— Сашкина жена.
— Все так думали. Карма. Удивительно, что жив остался.
— Расскажешь?
— Может быть. Позже. Эй, да у тебя слезы в глазах! Почему отворачиваешься?
— Я, я плохо пахну. Сам понимаешь, вымыться целая проблема. И выгляжу отвратно. Не смотри на меня, пожалуйста.
Ее прерывающийся голос обжег, прорезал невидимую броню, выросшую между ними. Федора точно подбросило. Он вновь оказался на корточках возле ее постели, только совершенно по-другому. Теперь он смотрел на нее иначе. Серый цвет лица, бледный рот и зеленый огонь глаз. То, внутреннее, спрятанное от всех, что он прежде почувствовал, лишь потом услышал, но не умел понять, то странное, отличающее Арину от всех на свете, вновь засияло, выросло, наполнило собой его сердце. Камертон, отзываясь, рождает звенящий звук, его огрубевшая жестокая натура не могла ничего воспроизвести, лишь вздрогнуть в немом отклике на чудо. Федор понял, что не стоит этой крошки. Словно увидел их обоих одновременно на светящейся лестнице, уходящей в небо. Себя — у подножия, и ее — далекую, окруженную сиянием. Но от сердца этой малышки к нему тянулись нити.
Он наклонил голову и покаянно произнес.
— Прости. Столько мечтал о встрече, а увидел и веду себя хуже болвана. Теперь уже все. Беды закончились, крошка. Я пришел.
— Разве ты волшебник?
Вымученно пошутила она.
— Высшей категории. Скоро увидишь.
Ей не доводилось раньше наблюдать сильного мужчину, принимающего важное решение. В жестах ожила уверенность. В непонятную секунду, мгновенно — ОН сделал выбор. И теперь сдвинуть с курса его не проще, чем поймать за заднюю ногу и остановить бегущего слона. Арина вздохнула.
— Я сейчас.
Сказал он и вышел из палаты.
* * *
Анна Ивановна посчитала удобным вернуться на законное койко-место. С удовольствием устроилась поудобнее и спросила.
— Твой?
Арина пожала плечами.
— А роз то сколько приволок! Как в песне. Суровый мужчина, обстоятельный.
Тут ее осенила новая мысль.
— Неужто, женат?
— Нет.
— А чего кобенишься тогда, дура?
И столько удивления было в ее вопросе, что Арина невольно улыбнулась.
— Долыбишься. Смотри. Побегает, побегает, да и надоест ему. Поостерегись, девонька. Послушай меня, старую.
Арина шумно вздохнула.
— То-то же. Будь поласковее. Не выпендривайся больно много.
Она говорила искренне. И Арина не смогла возразить. Просто выслушала двухминутную речь о пользе пряников, умеренном воздействии кнута и правильном сочетании данных ингредиентов.
— А как иначе семейную кашу-то сваришь?
В палату вошли вредная тетя Зина и незнакомая нянечка, как выяснилось из хирургии. Женщин подгонял Федор. Командовал. Но они не протестовали! Заглядывали ему в глаза. Хвостиками не виляли только по причине отсутствия оных.
— Моем мою красавицу, меняем постельное белье. Время пошло.
Следом возникла медсестра. Она тоже умильно смотрела Федору в рот.
— Диктуй список, Арина.
— Какой?
— Лосьоны, дезодоранты, молочко, гигиенические средства. И так далее. Леночка сгоняет в магазин и на рынок. Тут все близко. Давай.
Леночка, действительно, достала огрызок карандаша и лист бумаги. Тем временем санитарки притащили тазы, клеенку и ведра с горячей водой.
— Стоп.
Отвлекся главнокомандующий. Брезгливо покосился на тазики.
— А нормальное пластиковое ведро где купить можно?
— Там же.
Объяснила Леночка.
— Возле рынка есть маленький хозяйственный магазинчик.
— Значит, добавляем в список ведро и таз. А в эти… емкости будем грязную воду выливать.
Санитарки остановились.
— Цветы поставьте в банку какую-нибудь, что ли. Сбор здесь, в прежнем составе, через полчаса.
Отпустил их повелитель. Они ушли, оглядываясь.
— Все записали?
Леночка показала.
— Рина, заканчивай ломаться. Диктуй нормально.
— У меня все есть.
— Сейчас отшлепаю. Мне в тумбочку лезть с инспекцией?
Заглянул в расстроенные глаза девушки и решил.
— На месте сориентируемся. Идемте, Леночка.
Выходя, продекламировал, обращаясь к Арине.
— Жди меня и я вернусь.
Приведенная в состояние крайнего изумления, граничащего с экстазом Анна Ивановна, села на постели и спросила изумленно.
— Неужели не врет?
— Нет.
— Тазики ему не понравились, смотри какой. Деньжищ не меряно! Вот и швыряется. А может, все ж, врет?
Тут в палате возникла тетя Зина с трехлитровой банкой, призванной заменить вазу для роскошного букета.
— А цветов то сколько, цветов!
Поставила розы на пустую тумбочку у окна. Все в банку не поместились. Добрых два десятка осталось лежать на постели. Тетя Зина подумала немного и пошла за второй посудиной. Букет жизнеутверждающе и ярко воцарился в палате. Арине, конечно, дарили розы. На день рождения. Три или пять. И не такие шикарные, вызывающие на глянцевых метровых стеблях. Первый в жизни настоящий букет. Подумала она смятенно. На щеках зажглись алые пятна.
Второй букет водрузили на холодильник, слева от входа. Палата была полу блатной. И гордилась не только бодро урчащим «Полюсом». Имелся умывальник и древнее зеркало над ним. Туалет, правда, в отделении был один. И холодильник общего пользования стоял неподалеку. Цивилизация, блин. По коридору то и дело семенили ухаживающие, или выздоравливающие пациенты (помогающие товарищам по несчастью) с наполненными суднами. Самые деликатные персоны прикрывали благоухающие утки газетами.
Никто не винил персонал. Большинство травмированных сограждан понимало, что несчастные медики ни при чем. Не они же проектировали, одобряли и возводили эти памятники эпохи развитого социализма. Удивительно, что пребывание в столь располагающих условиях не убивало пациентов! Это неопровержимо доказывало превосходство советского человека в науке выживания.
Закаленные, воспринимающие лишения и бытовые трудности, чем-то само собой разумеющимся, люди легко радовались пустякам и редким послаблениям режима. Травмированный насилием генофонд породил особый тип человека: выживают наиболее хитрые и приспособленные. Чему же удивляться?
Хотя… загадочная магия крови.
Арина вспомнила Илью Ильича, Алену, Василия, деда Махмуда. Есть еще порох в пороховницах! Есть и ЛЮДИ. Вот только… мало их, очень мало. Ужасно мало.
