— Ставь воду, — распорядилась Алис, поднимаясь со своего места. Снег захрустел под ее ногами.
Я тоже стал подниматься и в этот момент заметил, что еще один человек из нашей компании проснулся. Инель лежала, укрытая до подбородка черным меховым полушубком. Выглядывало лишь детское личико и кончики пальцев с короткими белыми ногтями. Ее светлые голубые глаза, не отрываясь, следили за Бородачом.
И снова я не смог удержать мысль о том, что девочка, возможно, выглядит намного моложе своих лет…
***
Все-таки мы двинулись к поселению.
Бородач был против, но ворчал тихо, почти неслышно, и шел сзади всех, ведя под узды Франца, на котором сидела Инель. Кажется, последние несколько часов он разговаривал только с девочкой, а она что-то писала ему на листах бумаги в ответ.
Мы шли по зимнему Лесу, по снегу, по оставленным кем-то тропкам. А Лес все тянулся и тянулся, и, казалось мне, что он не кончится никогда. Я поднимал голову и смотрел на небо. Небо было серым, облака были серыми, и солнце тоже было серым. Одна радость — как ни злился ветер, как не выл за спиной, а добраться до нас не мог. В полную свою силу он порезвился в Степи, а здесь до нас долетали лишь легкие порывы, обессилевшие от борьбы с деревьями.
Алис шла впереди и указывала путь. С ее слов, летом здесь располагался торговый путь, по которому жители поселений перевозили продукты и товары, а также просто гуляли и путешествовали.
— Здесь оживленные дороги, — говорила она, — летом и ранней осенью можно встретить за день человек двести. И это еще не предел. Вот только времени очень мало. Месяц-полтора, и дороги сначала заливает дождем, потом грязь по колено, а затем зима наступает. В такое время, конечно, тоже ходят, но очень редко. Есть любители, из охотников, которые настреляют лисиц и белок, а потом носят по поселениям и продают. Мы их всех в лицо знаем. А так зимой каждый в своем поселении сидит. В поселении и без торговли дел много. К утру доберемся до чащи Забытых, а там еще половину дня, и будем на месте…
Император шел возле меня, молчал, хмурился. Невеселые мысли одолевали его, но делиться он ими не хотел, несмотря на мои просьбы. Молчал, молчал.
Таким образом, день прошел незаметно. Лес вокруг меня слился в сплошную серую массу из голых стволов, сухих веток и серого тумана. Мне казалось, что за много часов ходьбы мы не сдвинулись ни на шаг. Так всегда бывает, когда местность вокруг к вечеру остается такой же, как и утром.
К тому моменту, как начало смеркаться, мы решили остановиться. Я и Алис отправились за хворостом и дровами, а Бородач стал организовывать лагерь на ночлег и выкладывать костер.
Когда мы начали собирать хворост, я задал Алис вопрос, который интересовал меня больше всего:
— Когда мы придем?
— К завтрашнему обеду, если не будем останавливаться надолго, — ответила Алис, складывая упавшие сухие ветки в кучу.
Я потянулся, отломил от дерева кривой сук.
— Устал? — в свою очередь поинтересовался Алис.
Я не отрицал.
— Все устали, — продолжила Алис, — но подумай о том, что Ловкач в это же время уходит все дальше и дальше. Эта мысль меня подстегивает больше всего.
— Мы так долго гонимся за ним, что я уже перестал верить, будто мы его когда-нибудь настигнем.
Алис усмехнулась, протянула мне охапку хвороста:
— Держи, писарь. Если твое стремление иссякло, я могу поделиться.
— Я знаю. У тебя есть повод.
— У тебя он тоже есть.
— У меня не повод, у меня долг. Я поклялся служить своему Императору. И поэтому я здесь.
— А как же сын? Или он не в счет? — Алис подошла ближе и вдруг неуловимым, незаметным движением провела рукой по моей щеке. Пальцы ее были едва теплыми, но я вздрогнул, как он ожога. И отпрянул в сторону, роняя хворост.
Тогда Алис засмеялась — тихо, зажав рот рукой:
— Будто мальчик на первом свидании…
— Зачем ты это сделала?
— Ты отвык от нормального человеческого общения, Геддон, — продолжала улыбаться Алис, — я наблюдаю за тобой и все больше убеждаюсь, что ты похож на маленького неприметного зверька. Знаешь, что ты хочешь больше всего?
— Кушать, — буркнул я.
— Нет. Ты хочешь, чтобы тебя никто не трогал. Ты как тень. Самая настоящая тень своего Императора. Твой господин где-то впереди, а ты плетешься за ним темный, невидимый и неслышный. У тебя одно желание — остаться в стороне.
— Все мы здесь облаченные в тени.
Я дотронулся пальцами до щеки. Мне казалось, что прикосновение Алис оставило на щеке обжигающе-горячий шрам, и под моими пальцами должна быть красная шелушащаяся кожа… но нет. Ничего подобного. Всего лишь прикосновение.
— Видно не зря тебя называли ведьмой… — буркнул я.
Улыбка сошла с лица Алис, но не полностью, оставив грустную ухмылку, собрав морщинки в уголках губ.
— Дурак ты, Геддон, — сказала она, — открой глаза и оглядись. Мир не умер. Все вокруг живет. Ты видел много смертей, ты слишком долго жил в мертвом мире. Но ты уже за пределами своей Империи, и здесь все по-другому. В ином случае ты очень плохо кончишь. А я не хочу, чтобы такой хороший человек, как ты, умирал.
— Я же тень. Зачем обо мне беспокоиться?
— Может быть, у меня натура такая, ведьмовская, жалеть всех, кто мне нравится?
— Подумай о муже и сыне, а потом уже думай обо мне, — слова сорвались с губ прежде, чем я успел закрыть рот. Сказал — и пожалел. Но было уже поздно.
Ее лицо потемнело, посуровело, и словно сама Смерть накинула ей на лицо вуаль из тонких морщинок. Я видел ее седые локоны, вплетенные невидимой рукой в угольно-черные волосы, и свет слепил меня от стыда.
— Дурак ты… — ответила Алис и отвернулась.
А я остался стоять с хворостинами в руке, и смотрел, как она удаляется в сторону лагеря. Затем нагнулся, собрал хворост и поспешил за ней.
Что-то кололо в груди, больно, безжалостно, но я терпел. Так мне и надо. Я действительно чувствовал себя тенью.
Спустя совсем немного времени, мы сидели вокруг костра, в то время как ночь опускалась за нашими спинами, бережно укрывая Лес темнотой. Алис уже спала, или делала вид, что спит, отвернувшись к сидящим спиной, свернувшись в клубок, закрывшись шубой и покрывалом с головой.
— Вы с Инель много болтаете, — сказал мой господин, — Шиджилл, Инель, конечно, немая, но исписала много листов. Не хочешь рассказать нам что-нибудь?
Бородач пожал плечами. В дрожащем свете костра Бородач казался старым и очень сильно уставшим. Я не видел его глаз, но видел руки, которые тот держал над костром. Девять пальцев Бородача дрожали.
— Нечего рассказывать, — сказал Бородач, повернул руки ладонями вверх, довольно крякнул, поежился, — девочка помнит совсем немного, а то, что помнит, похоже на разобранную мозаику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
