Белокурая барышня презрительно улыбается:
- Ленин был прав! Только с железной дисциплиной, только с лозунгом: «Старое на свалку!». И не мямлить, как это вы, меньшевики, делаете.
Голодающий Индеец смотрит совсем печально, и обращается к хозяйке дома:
- Марья Моревна, Евангелие у вас есть?
- Что-о? Нет, таких книжек я не читаю.
Баталер почему-то начинает возиться и вытаскивает из кармана старое, замусоленное Евангелие:
- Я, понимаете, иной раз, так, для антиресу, старое с нонешним сравниваю...
Голодающий Индеец схватывает Евангелие и начинает его листать:
- Вот и я, в Сибири сидя, нашел кое-что... вот:
«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее... не было между ними никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного... и полагали к ногам апостолов и каждому давалось в чем кто имел нужду...».
- Ну-с, скажите, не социализм ли это, не коммунизм?
Баталер тянется за Евангелием:
- А теперь я из Деяний Апостолов кое-что прочту. Тут и вопросик мой с топором есть. Вот:
«Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сафирою, продав имение, утаил из цены с ведома жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам апостолов.
Но Петр сказал: «Анания, для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли?
Чем ты владел, не твое ли было и приобретенное от продажи, не в твоей ли власти находилось? Для чего положил ты это в сердце своем? Ты солгал не человекам, а Богу.
Услышав эти слова, Анания пал бездыханен, и великий страх объял слышавших это... часа через три пришла жена его, не зная о случившимся. Петр спросил ее: «Скажи мне, за столько ли продали вы землю?». Она сказала: «Да, да, за столько». Но Петр сказал ей: «Что это согласились вы искусить Духа Господня? Вот входят в дверь погребавшие мужа твоего. И тебя вынесут».
Вдруг она упала у ног его и испустила дух... и великий страх объял всю церковь и всех слышавших это».
- Видал? - матрос говорит громко и уверенно. - Тут вам и ЦК и беспрекословное послушание, и цель, оправдывающая средства. У них цель была: христианство. На тогдашних своих партийцев действовали они просто: цены были им известны, а коли сбрехал им кто, брали они его на арапа: зачем, мол, брешешь? А тот - и Богу душу. Тут и до топора недалеко: надо его партии, возьмет она, не стесняясь. А кто надуть вздумает, она, организованная на безусловном послушании, сумеет его придавить. Вот и выходит, что партия, как тот паук: высосет из каждого всю его середку. А кто главным пауком будет, дело само покажет, дорожку ему вот такие, как господа реалисты да курсистки, проложат. Будут потом в затылках чесать, конечно, в том случае, если у них затылки целыми останутся. На это у них и специальные погребатели были, и теперь будут, дайте срок. А вы мне тут: мы таких книжек не читаем! Хвалитесь незнанием, и того не понимаете, что нового вы не выдумали. И еще скажу: вот две тысячи лет христианство строилось, а как - слыхали вы? А теперь спрошу я: вот вы, барышни, верите в Бога?
Обе курсистки кисло улыбаются:
- Конечно же, нет!
- А вы, господа?
Студент так презрительно поводит плечами, что ответ ясен и без слов. Смеется один из реалистов, а второй иронизирует:
- Вы еще спросите меня, верю ли я в аиста!
- Ага! Вот и выходит, что бедный Анания и Сафира его так зазря померли! Партия деньжатками попользовалась, а их - погребателям отдала. Вот и вы теперь партию вашу строите и верите в нее, а что получится, никто не знает, а я боюсь, что то же самое, только не через две тысячи лет окажется молодежь в это дело не верующая, а много-много скорей! И получится и у вас, что людей вы убивать будете, только бестолку. Понапрасну. Ради пустой выдумки оголтелых фанатиков.
Голодающий Индеец кладет руку на плечо баталера:
- Скептицизм дело неплохое! Вот и нужно решить: всякая ли цель каждое средство оправдывает. Но принципы общей морали...
Крутит головой Савелий Степанович, будто шмели на него напали:
- А уверены вы, что принципы вашей морали будут соблюдаться?
- Должны быть приняты, обязательно, иначе... - чернявая курсистка оттопыривает губы:
- Что же вы вашу мораль силой введете, что ли?
Студент, справившись, наконец, с куском колбасы, басит:
- Вот и выходит, что из дела Нечаева, по которому Достоевский «Бесов» своих писал, Деяний апостолов всё, как есть, должно нам послужить для выработки нашей тактики, нашего поведения вообще и нашего отношения к массам. Люди есть люди, какую идею им не преподнеси, под каким флагом не заставь их маршировать. Тут вам и поэты, и идеалисты, и мясники, и прохвосты, и трусы, и просто, извините - сволочь. А не забудьте, что как раз сволочь охотно липнет к идеям, которые идеалисты выдумывают. Вот и нужно во всех идеях, во всех программах, в планах и манифестах на нее, на сволочь эту, поправку делать. С одной стороны, чтобы парализовать ее, а с другой, ох, циником вы меня назовете, чтобы сохранить ее на необходимую нам грязную работу.
Обе барышни кричат хором:
- На какую необходимую работу?
- А вот на такую: скажите вы мне обе, можете вы любого из нас расстрелять, глазом не моргнув?
Поднимается всеобщий гам, слышно слова: «террор», «идеалисты», «шедшие на смерть», «твердые решения», «убийство из-за угла», «решения партии - закон...», «этак вы и Веру Фигнер в сволочь запишете!».
Всех перекрикивает тот же Голодающий Индеец:
- Но поймите же - для выкорчевывания старого понадобятся огромные кадры таких, которые, не моргнув глазом, смогут укокошить любого, кого угодно, до собственного папаши!
Савелий Степанович зябко жмется:
- Но ведь это же уже разговорчики о терроре. Вы же знаете, думаю, что под горячую руку народ сделать может?
Путаясь, вспыхнув, как кумач, рассказывает Семен о том, как перерезали мужики жеребятам жили в имении Галаховой.
Большинство презрительно усмехается. Марья Моревна щурит глаза:
- Ну, тут дело совсем иное! Ведь нужно же дать себе отчет в том, что из себя царская власть представляет. Знаете ли вы стихи Ольхина:
Стонут Польша, каз?ки, забитый еврей,
Стонет пахарь наш многострадальный.
Истомился в далекой якутской тайге
Яркий светоч науки опальной!
Ведь власть эта сотни лет держала мужика рабом, холопом, бесправным, обиженным, обойденным... вот отсюда и жеребята ваши...
Поднимает голову Голодающий Индеец:
- Значит, любое преступление простим и разрешим, только потому, что у нас царская власть была?
Матрос чешет затылок:
- Да, тяжелое дельце начинается, тут сам чёрт ногу сломит. Студент обшаривает взглядом тарелки:
- Никаких чертей с поломанными ногами! Нужен продуманный, как в генеральном штабе, план. С учетом абсолютно всего. И главное не забывать: на войне не без урона, лес рубят - щепки летят.
Один из реалистов поддакивает:
- Вот-вот. Возьмите хотя бы французскую революцию. Там никак не миндальничали!
Иван Прокофьевич улыбается:
- А скажите мне, кто и как теперь Францией этой управляет и что от революции этой осталось?
Обе курсистки снова хором:
- Эгалите, фратерните, либерте!
И снова, сбиваясь и краснея, быстро говорит Семен, что во внутренних отношениях имели казаки эти эгалите, либерте и фратерните на сотни лет раньше французской революции, и друг другу голов по этому случаю не оттяпывали, а все дела всенародной душой на кругах решали.
Матрос смотрит на курсисток:
- И все эти либырты и эгалиты у французов теперь кобелю под хвост пошли!
Марья Моревна грозит ему пальцем:
- Ну-ну-ну, вы не на флоте...
- Извините! Одно ясно: толку с нашего разговора не дюже много!
- Как не много, самое главное мы установил: без жертв не обойдется!
- Да, стричь придется!
- Ага! Стричь! И кто от такой стрижки останется? А?
Матрос берется за шапку. Встает и Голодающий Индеец:
- И я вам, на прощание, одно стихотвореньице прочту. Без злобы его примите, а для размышления. «Торжествующую свинью» Баркова:
- Да, я - свинья! И песнь моя
В хлеву победная слышна.
Я гордо, смело говорю
В глаза хоть самому царю:
- Хрю-хрю!
Бросив короткий взгляд на растерявшихся собеседников, быстро поклонившись, Голодающий Индеец исчезает в прихожей. Попрощавшись, уходят и баталер с Семеном.
С севера дует противный, пронизывающий до костей ветер. Схватив быстро бегущие струйки снега, несет их с собой, раскидывает по улицам, задувает в ворота и на заборы, перегораживает дорожки и тропки, громоздит сугробы и, гремя в домах вьюшками, поет притихшим жильцам свои далекие, принесенные из Сибири, песни.
