Украинец встал и подошел к одному из длинных узких окон будки. Он безмолвно смотрел куда-то вдаль – и Фабель догадывался, что он видит не противоположную стену склада, а другие места и времена…
– Короче, как я уже говорил, – произнес старик, не поворачиваясь к Фабелю, – отряд Витренко попал в полную изоляцию на территории афганских повстанцев. Без надежды на поддержку с воздуха. Сказать, что они были отрезаны от своих, означает использовать термины обычной войны, а то, что происходило в Афганистане, ни в малейшей мере не напоминало обычную войну. Чтобы вернуться к своим, отряд Витренко должен был пересечь контролируемую мятежниками долину. На это понадобилось десять дней – двигаться можно только ночью, короткими марш-бросками от укрытия к укрытию. Каждую ночь его бойцы погибали или, что куда ужасней, ранеными попадали в плен к моджахедам – на пытки и унизительную смерть. Днем, затаившись и сходя с ума от собственного бессилия, оставшиеся в живых бойцы Витренко должны были выслушивать вопли своих захваченных в плен товарищей. Даже самые сильные и во всех отношениях выносливые солдаты в таких случаях ломаются… Эти не сломались и своего командира не предали. Между ними и Василем Витренко во время того похода образовалась такая спайка, что это уже навсегда, это уже неотменимо.
Старик отвернулся от окна, достал зажигалку с орлом и раскурил погасшую сигарету.
– Из более сотни бойцов к концу осталось в живых человек двадцать. Когда отряд Витренко пробился через долину и оказался в безопасности, нескольких раненых отправили домой, к своим. Оставшиеся не стали возвращаться на подконтрольную советским войскам территорию. Под покрытием темноты они вторглись в долину, из которой с таким трудом только что выбрались. Моджахеды, естественно, никак не ожидали их возвращения. Отряд Витренко нанес им мощный удар и, самое главное, вселил в них ужас. Витренко из преследуемого стал преследователем, и уже он, используя тактику самих моджахедов, навязывал им правила игры. Маленький отряд имел ту мобильность, которой не обладал большой, и держался у гор, всегда готовый раствориться среди скал. Витренко из засады нападал на небольшие группы мятежников. Уничтожал всех, кроме одного, которого его бойцы пытали, а затем, вызнав все нужное, распинали и оставляли умирать на открытом месте. Где не было деревьев – приваливали руки и ноги неподъемными камнями. На крики жертвы подтягивались другие моджахеды, но Витренко заранее расставлял снайперов. Наученные горьким опытом моджахеды прекратили попытки освобождать распятых товарищей… Группа Витренко превратилась из армейского подразделения в самостоятельно действующую банду. Даже партизанским отрядом на территории врага их нельзя было назвать – они не имели и не желали иметь никаких контактов с советскими войсками! Однако среди советских частей в Афганистане они приобрели славу героев. Официальные власти не знали, что делать с отколовшейся группой. Уничтожить? Попытаться «вывести» с вражеской территории – и отдать под трибунал? Но какое впечатление произведет это на собственные войска, для которых люди Витренко – кумиры, дающие волю той ненависти против моджахедов, которая кипит в груди каждого советского солдата? В конце концов отрядом Витренко заинтересовалось ГРУ – Главное разведывательное управление. «Наши» бродят по тылам противника, собрали бесценные разведданные, а с нами не делятся! ГРУ стало систематически отслеживать информацию о «подвигах» Витренко и его отряда. И тут всплыли совершенно ужасные истории. Рассказы о массовых убийствах мирного населения, о грабежах и изнасилованиях.
– Вряд ли советские власти того времени это слишком шокировало, – вставил Фабель. – Им было наплевать.
Украинец поискал во взгляде Фабеля ядовитый сарказм – но нет, тот просто констатировал факт.
– Да, вы правы. Деликатничать с «орудиями американского империализма» не было охотников. Однако страна страдала от чего-то вроде прежнего американского «вьетнамского синдрома»: великая держава, при всем своем превосходстве в ресурсах и технологии, была не в силах одолеть противника, легкая победа над которым казалась очевидной. Советский Союз неожиданно увяз в этой войне, и мы отчаянно стремились выпутаться из нее с минимальным позором. Плюс «перестройка»… Словом, к 87-88-му году советские власти стали куда чувствительнее к мировому мнению. А похождения Витренко грозили еще большей отрицательной рекламой. В конце концов, ГРУ отправило меня во главе двух отрядов спецназа разыскать Витренко и вернуть его людей под наш контроль.
– Послали – вас?
Украинец прислонился к стене и не спеша закурил новую сигарету. Он сделал знак златовласке, и та подала ему темно-желтый конверт.
– Да. Кончилось тем, что Витренко и его парням повесили медали на грудь за исключительную храбрость, проявленную в тылу врага. – Старик бросил тяжелый конверт Фабелю, который ловко перехватил его в воздухе. – Но то, что я увидел во время операции по возвращению Витренко в лоно праведных… о, это неописуемо! Герр Фабель, я много ужасного повидал на своем веку, однако такого еще не встречал – я словно прошел по следам дьявола и его воинства.
Пятница, 20 июня, 21.40. Нидерхафен, Гамбург
Из речной полиции перезвонили: все в порядке, патрульный катер находится у выхода из Нижней Гавани в главный рукав Эльбы. Мария немного успокоилась: Максвейн не проскочит незамеченным мимо речной полиции. Однако хватит ли их катеру скорости, чтобы следовать за англичанином?
Очевидно, у Линдеманна были те же опасения. Поэтому он приказал:
– Вызывай вертолет!
– Не горячись, – сказала Мария. – Нельзя все сразу. Еще не приперло. За вертолет можно получить по шапке от начальства.
Пауль Линдеманн продолжал хмуриться.
Фабель не отзывался. Какого черта шеф отключил свой сотовый?!
Анна стояла на палубе. Максвейн принес ей из каюты бокал шампанского.
День выдался жаркий, и ночь обещала быть теплой. Но Анна поеживалась от холода – то ли из-за голой спины, то ли из-за бокала в руке.
– А вы что же себе не наливаете?
– Я за рулем.
– Мы ведь решили остаться у пристани.
– А «порше»?
– Ну да… Хотя, впрочем, глоток не повредит.
– Подождите, – сказал Максвейн и опять скрылся в каюте.
Анна осторожно лизнула шампанское. Хотя есть наркотики и без вкуса… Она сделала маленький-премаленький глоток, пополоскала рот шампанским и выплюнула его за борт. Затем решительно выплеснула содержимое бокала в воду и повторила про себя: «Что-то мне нехорошо». У нее возникло скверное предчувствие.
Максвейн появился с бутылкой шампанского и вторым бокалом. Внизу он надел темно-синий пуловер.
– Если замерзли, можем спуститься в каюту, – сказал он. Анна отрицательно мотнула головой. – А-а, вы уже выпили свое шампанское. Давайте я плесну вам еще.
– И себе.
– Ладно. И себе.
Они чокнулись и выпили.
– Расслабьтесь, Сара, давайте хотя бы от берега отойдем. Я обещаю не гнать. Вы не представляете, какая красотища из центра гавани.
– Ладно, уговорили, – сказала Анна, немного успокоенная тем, что шампанское они пили на пару. И для своих невидимых слушателей добавила: – Думаю, со мной все будет в порядке. Если вы, Джон, конечно, не станете гнать.
Максвейн завел мотор. Могучее жужжание подсказывало, что в чреве катера таится большая мощь. Как рванет – никто не угонится!
Катер вышел к середине Эльбы и медленно двигался вперед. Анна вертела головой, изображая интерес и восхищение. Однако и дивный пляс огней на волнах, и красоты ночного городского пейзажа проходили мимо ее сознания.
Максвейн между тем действительно остановился, заскрежетала тяжелая якорная цепь. При выключенном моторе стало слышно, как дышит река – тихая симфония звуков. Максвейн выключил все огни.
– Ну, разве не чудесно? – сказал он, показывая руками вокруг себя.
– Чудесно, – кивнула Анна. – Спасибо, что вы меня уговорили.
– Я люблю этот город, я сроднился с ним. Наконец-то я нашел настоящую родину.
– Разве вы не скучаете по Англии? Вам должно не хватать… – А чего, собственно, должно не хватать жителю Британии в Германии? Анна рассмеялась собственному затруднению. – Вам должно не хватать воды и туманов.
Максвейн тоже рассмеялся.
– О, в Гамбурге воды предостаточно. И туманы бывают. Похоже, вы не очень любите Гамбург. Жаль. Я бы хотел показать вам ваш собственный город глазами постороннего, глазами влюбленного в Гамбург. Я уверен, нас бы это сблизило… Но и сейчас я чувствую нашу близость.
Он плутовато взглянул на нее и потянулся поцеловать. На нее пахнуло дорогим одеколоном. Горящие зеленые глаза были совсем близко. Она мягко отстранила его рукой. Как мужчина он ей не нравился и не волновал ее. Однако было дико думать, что этот холеный красавец кого-то убивает и расчленяет или хотя бы опаивает наркотиками и насилует. Зачем? С таким приятным лицом, с такой фигурой и такими манерами он с любой вечеринки должен уходить с новой подружкой. Вот только глаза… да, в глазах, несомненно, что-то было. Что-то недоброе, какая-то холодная рассеянность…
