Эддоусы в траурном одеянии. Неизвестно также, узнали ли они ее в женщине, голосившей песни на всю тюремную площадь.
В «Блэк кантри багл» говорится, что в тот день Кейт и Том собрали огромную выручку. Их баллада так хорошо продавалась, что они «уехали из Стаффорда с шиком, купив на вырученные деньги два места в карете». Кроме того, они приобрели осла и повозку и заказали у печатника в Билстоне четыреста копий баллады, которые были проданы в следующий понедельник по обычной цене. По слухам, Конвей даже подарил Кейт «шляпку с цветами». «Теперь они могли позволить себе поселиться в меблированных комнатах в Моксли [деревня близ Уэнсбери]», – сообщалось в заметке. Конвей много лет ждал такой удачи. Но почивать на лаврах он не стал, а решил податься в Лондон в надежде, что «там его поэтическому таланту… найдется более достойное применение»[273].
Едва ли все, что печатали в «Блэк кантри багл», можно принимать за чистую монету, но данные пенсионного архива подтверждают, что приблизительно в это время Конвей стал проводить больше времени в Лондоне. Решение обосноваться в столице могло быть продиктовано не только амбициями Конвея, но и другими соображениями. Кейт чувствовала, что Эддоусы из Вулвергемптона не были ее настоящей семьей. Она выросла в Лондоне, там жили ее сестры, и после нескольких лет бродячей жизни настало время блудной дочери вернуться домой.
15. Сторож сестре моей
[274]
Эмма всегда стремилась поступать правильно. Вторая по старшинству дочь в большой семье, она вынянчила почти всех своих младших братьев и сестер. С малых лет ее учили помешивать суп, менять грязные пеленки, следить за малышами, чтобы те не лезли в очаг с горячими углями или, не дай бог, не угодили под колеса повозки. Она заботилась о брате Альфреде, помогала, когда у него случались припадки, и оберегала, хотя он не смог бы отплатить ей тем же. Эмма ухаживала за умиравшей матерью и утешала больного отца. Она научилась писать и читать. Чтобы содержать братьев и сестер, Эмма пошла работать служанкой. Она больше всех переживала, когда осиротевшие дети лишились дома, и тревожилась, где они теперь будут жить. Она отправила Кейт в Вулвергемптон в надежде на лучшее, а сама продолжила работать служанкой, послушно выполняя свои обязанности. Она мыла полы, стирала и обслуживала своих хозяев из среднего класса, откладывая каждый пенни. Около 1860 года, в возрасте двадцати пяти лет, она познакомилась с Джеймсом Джонсом, соседом своей сестры Гарриет, жившей в Клеркенвелле. Джеймс и его семья торговали сальными свечами, которые сами и делали. Некогда это считалось почетным ремеслом, у изготовителей свечей была собственная гильдия; но потом на смену свечам пришли газовые фонари и домашние газовые лампы. Эмма поступила так, как следовало поступить женщине ее эпохи: вышла замуж за мужчину, который за ней ухаживал. Свадьба состоялась 11 ноября. Вскоре Эмма начала рожать детей: всего их было шестеро.
Пока Кейт отсутствовала, жизни четырех ее старших сестер шли своим чередом и сплетались, как корни дерева. В 1860-х годах женщины, которые вырастили Кейт и попытались дать ей билет в жизнь, переехали из Бермондси на южном берегу Темзы в Клеркенвелл – рабочий район вокруг мясного рынка Смитфилд. Все сестры венчались в одной и той же церкви Святого Варнавы и поселились на соседних улицах. Элиза вышла замуж за местного мясника Джеймса Голда в 1859 году. Гарриет и Роберт Гарретт узаконили свой союз в 1867 году после достаточно долгого периода совместной жизни; детей у них не было. Лишь Элизабет с мужем Томасом Фишером остались жить на противоположном берегу Темзы, в Гринвиче. Несмотря на заботы, связанные с уходом за детьми и домашним хозяйством, сестры поддерживали связь, обменивались сплетнями и новостями. Однажды до них дошла весть о том, что в Лондон вернулась Кейт.
Пятнадцатилетняя сиротка, которую Эмма отправила, как посылку, неизвестному получателю, вернулась зрелой женщиной с ребенком на руках и человеком, которого называла мужем. Однако Кейт была осторожна и не стала рассказывать о себе слишком много. Поначалу она сообщила Эмме, что они с Томом Конвеем обосновались в Бирмингеме, и не сказала ни слова о своей бродячей жизни. Эмму наверняка смутило отсутствие у Кейт обручального кольца и ее татуировка – инициалы Томаса Конвея, криво выбитые на предплечье.
Татуировки станут популярными лишь в конце девятнадцатого века, а в середине Викторианской эпохи они свидетельствовали о принадлежности к самым низшим слоям общества. Их делали моряки, побывавшие в Азии и Океании, где традиционно украшали свое тело рисунками. Именно моряки привезли в Британию обычай делать татуировки, которые стали прочно ассоциироваться с бедностью, пороком и криминальными наклонностями матросов. Солдаты также набивали свои инициалы, эмблему полка и прочие рисунки на руках и груди. Томас Конвей наверняка повидал немало чернильных змей, сердец, крестов и имен возлюбленных на бицепсах армейских товарищей. Но если мужчинам прощалось подобное осквернение своих тел, поскольку татуировки были признаком мужественности и отваги, то женские татуировки считались категорически неприемлемыми. Тату на теле женщины не только являлось вопиющим нарушением ее невинности и осквернением красоты, но и делало ее мужеподобной. Нанесение татуировок было грязной, болезненной процедурой: в девятнадцатом веке их делали с помощью иглы, чернил и многочисленных уколов. Любая женщина, согласившаяся на такую процедуру, бросала вызов своей «природной хрупкости» и навеки искажала Богом данный облик. Решение Кейт сделать татуировку, как и многие другие ее решения – не выходить замуж, родить внебрачного ребенка, вести кочевую жизнь, – стало настоящим вызовом обществу. Скорее всего, идея исходила от Томаса Конвея; возможно, и у него на руке были вытатуированы ее инициалы. Не исключено, что таким образом пара заявила о своей преданности друг другу или это был своего рода обет без обручальных колец и визита в церковь.
Но сколько бы ни шептались Гарриет, Эмма, Элиза и Элизабет о своей странной сестре, возвращение Кейт в Лондон говорило о ее желании изменить свою жизнь. К 1868 году они с Конвеем обосновались в «чистом и удобном» маленьком домике по адресу Коттедж-плейс, 13. Район, в котором они теперь жили, – Белл-стрит в Вестминстере – находился на приличном расстоянии от Клеркенвелла. Возможно, Кейт не стала селиться в Клеркенвелле, потому что ее отношения с сестрами были сложными и в одночасье менялись от нежности до неприязни. Неизвестно, помогали ли ей сестры в момент рождения второго ребенка, Томаса Лоуренса Конвея, который появился на свет в том же 1868 году, но в марте 1869 года их отношения, видимо, наладились, потому что свою новорожденную дочку Кейт назвала в честь старшей сестры – Гарриет.
Вероятно, Конвей привез жену и ребенка в Лондон в надежде реализовать свои амбиции поэта и книгопродавца. Но три года спустя стало ясно, что
