Они с Рейдом предупреждали сэра Джона и двух капитанов в позапрошлом сентябре, незадолго перед тем, как корабли вмерзли в лед. Бланки посоветовал «сделать рывок», сойдясь с капитаном Крозье во мнении, что им следует обратиться в бегство, пока еще остаются хоть самые узкие каналы, и отыскать свободную от льда воду по возможности ближе к полуострову Бутия и по возможности быстрее. Там, рядом со знакомым берегом – по крайней мере, восточный берег полуострова был знаком ветеранам Службы географических исследований и старым китобоям вроде Бланки, – море наверняка не замерзло бы еще неделю, а то и две, в том памятном сентябре, когда они упустили возможность спастись. Даже если бы они не смогли пройти под паром на север вдоль побережья из-за потоков кочковатого льда и из-за многолетнего пака – мертвого пака, по выражению Рейда, – они были бы в гораздо большей безопасности под прикрытием массива суши, который, как они знали теперь, после предпринятой прошлым летом санной экспедиции покойного лейтенанта Гора, является островом – или полуостровом – Кинг-Уильям, открытым Джеймсом Россом. Этот массив суши – пусть плоский, покрытый льдом, продуваемый ветрами и притягивающий молнии, как они теперь знали, – все же защитил бы корабли от посланного Дьяволом постоянного северо-западного арктического ветра, метелей, мороза и бескрайнего глетчерного морского льда.
Бланки никогда прежде не видел такого льда. Одним из немногих преимуществ пакового льда – даже если ваш корабль вмерз в него, точно мушкетная пуля, выпущенная в айсберг, – является то обстоятельство, что пак дрейфует. Корабли, с виду неподвижные, на самом деле движутся. Когда в тридцать шестом году Бланки служил ледовым лоцманом на американском китобое «Плурибус», зима с ревущими снежными бурями наступила двадцать шестого августа, застав врасплох всех, включая бывалого одноглазого капитана, затерев корабль льдами в Баффиновом заливе в сотнях миль от залива Диско.
Следующее арктическое лето выдалось скверное – почти такое же холодное, как нынешнее лето 1847 года, когда лед так и не растаял, воздух не прогрелся, и ни птицы, ни другие представители местной фауны не вернулись, – но китобоец «Плурибус» вмерз в предсказуемый паковый лед и более семисот миль дрейфовал с ним на юг, пока наконец в последних числах августа они не достигли полосы ледяных потоков и не умудрились пройти через моря «сала», узкие каналы и так называемые полыньи (таким словом один русский капитан, знакомый Бланки, обозначал трещины во льду, открывающиеся прямо у вас на глазах) в чистые воды, откуда двинулись на юго-восток, в гренландский порт, чтобы встать на ремонт.
Но здесь на такое рассчитывать не приходилось, знал Бланки. Здесь, в этом поистине Богом забытом белом аду. Этот паковый лед, как он говорил капитанам год и три месяца назад, больше походил на бескрайний глетчер, принесенный течением с Северного полюса. И здесь – где к юго-западу от них простирались по большей части неисследованные территории канадской Арктики, а полуостров Бутия находился вне досягаемости к востоку и северо-востоку, – не наблюдалось никакого настоящего дрейфа льда, о чем постоянно говорили показания солнечных и звездных секстантов, – только тошнотворное вращение по кругу с длиной окружности в пятнадцать миль. Словно мухи, наколотые на штырьки одного из металлических музыкальных дисков, которыми никто в кают-компании уже давно не пользовался, они совершали бесконечное круговое движение, снова и снова возвращаясь к исходной точке.
И этот паковый лед больше походил на сплоченный прибрежный лед, или припай, – только здесь, в открытом море, он имел толщину от двадцати до двадцати пяти футов вместо трех, обычных для припая, и при такой толщине льда капитаны не могли поддерживать в открытом состоянии пожарные проруби, которые все затертые льдами корабли держали открытыми всю зиму.
Этот лед – этот порожденный Дьяволом глетчерный лед с полюса – даже не позволял им похоронить своих мертвецов.
Томас Блэнки задался вопросом, не являлся ли он орудием зла – или возможно, просто глупости, – когда использовал весь свой тридцатилетний опыт ледового лоцмана, чтобы провести корабли по пути в двести пятьдесят миль, через непроходимые льды, и доставить сто двадцать шесть человек к этому ужасному месту, где им оставалось лишь умереть.
Внезапно раздался крик. Потом грохот выстрела. Потом снова крик.
21
Блэнки
70°05' северной широты, 98°23' западной долготы
5 декабря 1847 г.
Блэнки сдернул зубами рукавицу с правой руки, бросил ее на палубу и вскинул свой дробовик. Традиция предписывала дежурным офицерам нести вахту безоружными, но капитан Крозье приказом положил конец этой традиции. Все люди на верхней палубе в любой час дня и ночи должны были иметь при себе оружие. Тонкая шерстяная перчатка, надетая под рукавицей, позволяла Блэнки просунуть палец в спусковую скобу дробовика, но рука мгновенно застыла на ледяном ветру.
Фонарь матроса Берри, стоявшего на посту у левого борта, исчез из вида. Казалось, выстрел раздался слева от зимнего парусинового навеса посреди палубы, но ледовый лоцман знал, что ветер и снег искажают звуки. Блэнки по-прежнему видел тусклый свет фонаря у правого борта, но он прыгал и двигался.
– Берри? – крикнул Блэнки в сторону погруженного во тьму левого борта. Он почти физически почувствовал, как воющий ветер подхватил два слога и швырнул обратно к корме. – Хэндфорд?
Теперь исчез и слабый свет фонаря у левого борта. Фонарь Дейви Лейса на носу был бы виден с кормы в ясную ночь, но эта ночь была отнюдь не ясной.
– Хэндфорд?
Мистер Блэнки двинулся вперед с намерением обойти парусиновый шатер со стороны левого борта, держа дробовик в правой руке, а фонарь в левой. В кармане у него лежали еще три патрона, но он по опыту знал, сколько времени потребуется, чтобы вытащить их и зарядить ружье на таком морозе.
– Берри! – проорал он. – Хэндфорд! Лейс!
Теперь, вдобавок ко всему прочему, существовала опасность, что трое мужчин перестреляют друг друга во вьюжной мгле на наклонной обледенелой палубе, хотя, судя по всему, Алекс Берри уже разрядил свой дробовик. Второго выстрела не последовало. Но Блэнки знал, что, если он начнет обходить заиндевелый парусиновый навес со стороны левого борта, а Хэндфорд и Лейс внезапно выйдут навстречу, напуганные мужчины могут пальнуть во что угодно – даже в движущийся фонарь.
И все же он продолжал идти вперед.
– Берри? – крикнул он, когда до поста у левого борта оставалось ярдов десять.
Краем глаза он заметил какое-то движение во вьюжном мраке – неясная тень, много превосходящая размерами человеческую фигуру, – а потом раздался грохот громче любого ружейного выстрела. В следующий миг прогремел второй выстрел. Блэнки, шатаясь, отступил к корме шагов на десять; бочки, бочонки, ящики и прочие предметы корабельного имущества взлетели в воздух. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что произошло: обледенелый парусиновый шатер посреди палубы, растянутый к носу и корме, внезапно рухнул, разбросав во все стороны сотни фунтов скопившегося на нем льда и снега и разметав по палубе хранившиеся под ним припасы – в основном бочонки с легковоспламеняемой смолой, материалы для конопачения и ящики с песком, которым посыпали снег, намеренно оставленный на палубе для лучшей теплоизоляции; нижние реи грот-мачты, более года назад развернутые вдоль продольной оси судна и служившие своего рода коньковым брусом для навеса, с грохотом обрушились на главный люк.
Теперь, когда тяжесть парусины, снега и реи придавливала крышку люка, Блэнки и остальные трое вахтенных не могли спуститься на жилую палубу, и оттуда никто не мог подняться наверх, чтобы выяснить причину грохота. Ледовый лоцман знал, что люди внизу вскоре бросятся к заколоченному на зиму носовому люку и начнут открывать его, но на это уйдет время.
«Интересно, будем ли мы еще живы, когда они поднимутся на палубу?» – подумал Блэнки.
Двигаясь со всей возможной осторожностью по усыпанному песком утрамбованному снегу, покрывавшему покатую палубу, Блэнки обошел груду обломков позади рухнувшего навеса и двинулся по узкому проходу, остававшемуся вдоль правого борта.
Перед ним выросла расплывчатая фигура.
Продолжая держать фонарь в левой руке, Блэнки вскинул дробовик, готовясь спустить курок.
– Хэндфорд! – воскликнул он, увидев бледное пятно лица посреди темной массы накрученных на голову шарфов. «Уэльский парик» мужчины находился в беспорядке. – Где ваш фонарь?
– Я уронил его. – Матрос был без рукавиц и перчаток и сильно дрожал. Он придвинулся ближе к Томасу Блэнки, словно ледовый лоцман являлся источником тепла. – Уронил, когда это существо сломало рей. Фонарь упал и погас.
