— «Три листика», Нат, как-то приелись. Они стали привычной тягомотной работой.
— В чем-то ты, сынок, и прав. — Нат наклонился и заглянул под стол, где Эсме по бессчетному разу перечитывала свое собрание комиксов. — Ну как у вас внизу дела, бабуленька?
— В поряде, — рассеянно сказала Эсме.
— Так когда же мы все-таки… — начал Вилл.
Через стену просочился тот самый хайнт. Он был весьма представителен и буквально лучился богатством — костюм-тройка с парчовым жилетом, сплошь расшитым солнцами, лунами и знаками зодиака, золотые часовые цепочки, свисающие петлями из каждого кармана. Его кожа была лиловой, как спелая слива.
— Том Никто, старый ты негодяй! — Он протянул вперед широко разведенные руки. — Я тут случайно услышал, что ты снова в нашем городишке.
— Теперь, дорогой мой Салем, я Нат Уилк. — Нат встал, они обнялись и стали с чрезмерным, словно на сцене, жаром тискать друг друга. А когда их страсть немного улеглась, Нат сказал: — А это, Вилл, достопочтенный Салем Туссен, олдермен.
У политика было крепкое рукопожатие, и, глядя Виллу прямо в глаза, он не то чтобы подмигнул, но что-то вроде, словно говоря: все мы здесь жулики, а потому должны держаться друг друга. Виллу он сразу понравился, но доверия не вызвал ни на грош.
— Я тебя сегодня уже видел, — заметил Вилл.
— Знаю, знаю, — кивнул Туссен и снова повернулся к Нату. — Так почему я сюда пришел. Мне нужен белый парень, чтобы бегать по поручениям в деловой части города, где мои обычные курьеры могли бы вызвать малость повышенный интерес. Умеющий смотреть и умеющий молчать. Способный понимать и соображать.
— Ты хочешь сказать: без всяких заморочек, что там честно, а что нечестно.
Салем Туссен широко улыбнулся, сверкнув двумя золотыми зубами с гравировкой в виде дьявольских рун.
— Ты знаешь меня как облупленного!
— Мы с этим мальчиком работаем тут над неким делом, но мне еще нужно несколько месяцев, чтобы толком все подготовить. На это время ты можешь его забрать.
Вилл был уже слишком профессионален, чтобы высказаться вслух. Однако он все же взглянул на Ната с откровенным недоумением. Нат похлопал его по плечу.
— Ты, сынок, уже прилично заточен, — сказал он. — Теперь тебя надо малость отшлифовать.
По большей части Виллова работа состояла в том, чтобы, благопристойно подстриженным, в благопристойном костюме и вообще имея подчеркнуто благопристойный вид, бегать по всяческим поручениям. Он собирал у туссеновских избирателей заполненные налоговые декларации, доставлял троллеобразным функционерам кипы какой-то документации, фиксировал нарушения лицензионного законодательства, преподносил уходящим на пенсию секретаршам богатые коробки с засахаренным корнем Иоанна Завоевателя и рассеянно ронял на канцелярские столы конверты с тем или иным количеством двадцаток. Когда умирал кто-нибудь значительный, он приносил к задним дверям Храма Тьмы белого козла для жертвы Безымянным. Когда чей-нибудь там сынок попадал в армию или в тюрьму, он вбивал в нкиси-нконде, стоявший у Туссена в приемной, новый гвоздь за его благополучное возвращение. Он работал с избирателями из заселенных хайнтами районов вроде Джинни-Голла, Белутахатчи и Дидди-Ва-Дидди, где в барах не продохнуть от дыма, музыка играет хорошая и не дай тебе бог улыбнуться какой-нибудь шлюхе. Он вел переговоры с прожженными бюрократами из городского совета. Не все, что он делал, было абсолютно законно, но ничто из этого и не было явно преступным. Салем Туссен еще не проникся к нему полным доверием.
Как-то вечером Вилл на пару с Дохлорожим заряжал конверты, а тем временем Джими Бигуд[51] просматривал вместе с самим олдерменом список квартальных ответственных, вычеркивая замеченных в том, что они клали деньги на кампанию себе в карман, а в день выборов ничего не делали либо, что еще хуже, направляли голосование совсем не в ту сторону, потому что работали на противников. Дверь из кабинета Туссена в приемную была слабо прикрыта, так что Вилл через щелку слышал, о чем они там говорят.
— Прошлым августом дед Домовой окаменел, — говорил Джими Бигуд, — и теперь, чтобы вывести словаков, нам нужно подобрать кого-нибудь другого. Есть там некая вила по имени…
Дохлорожий перетянул толстую пачку конвертов резинкой и швырнул ее в тележку, стоявшую в дальнем углу комнаты.
— Третья! — констатировал он и тут же добадил: — Хочешь знать, отчего у меня в заднице свербит?
— Нет, не хочу.
— А свербит у меня оттого, что вот сейчас мы с тобою делаем одну и ту же работу, но я тут буду лизать конверты до скончания века, в то время как ты двинешь прямиком на самый верх, и ты знаешь, почему это? Потому что ты прилично выглядишь.
— Это просто расистское дерьмоплетство, — покачал головою Вилл. — Туссен никогда меня не повысит. Хайнтам нравится видеть, как фей шестерит для Главного Мена, но они в жизни не примут меня в роли своего советника. Ты знаешь это не хуже меня.
— Да, но ведь ты не намерен долго здесь жопу просиживать, верно? Через пару лет у тебя будет должность при Мэральности. Я ничуть не удивлюсь, если ты доберешься аж до Дворца Листьев.
— Ты или треплешь чего ни попадя, или совсем идиот. Потому что если ты всерьез, то нужно быть полным идиотом, чтобы распускать про это варежку. Будь на твоем месте Туссен, он бы сперва точно убедился, что я его друг и что, если я туда пролезу, он получит надежного союзника. А у него, у Туссена, нам еще учиться и учиться.
— Туссен — это старый пердун, только и знающий, что строить из себя рубаху-парня. — Дохлорожий понизил голос почти до шепота. — Мне нечему учиться у этого натужного бодрячка, напыщенного пустобреха…
Дверь кабинета резко распахнулась. На пороге стоял Салем Туссен с глазами, настолько закатившимися, что остались видны одни белки. Он вскинул руку и пустым, нездешним голосом сказал:
— Один из моих избирателей попал в беду.
И вообще в олдермене было что-то нездешнее. За долгие десятилетия, что он топтал кварталы Вавилона, соприкасался с его кирпичами и перилами, барами и борделями, бухгалтерскими конторами и подземными парковками, молекулы города насквозь пропитали его тело, а его собственные молекулы вошли в плоть и кровь города, так что между ними двоими уже не было разделения. Он был способен понимать настроения и мысли Вавилона, а иногда — вот как сейчас — город говорил с ним напрямую.
Туссен схватил свою шляпу, перекинул через руку пальто.
— Джими, — скомандовал он, — оставайся здесь и организуй насчет адвоката, со списком мы кончим потом. Дохлорожий, Вилл — вы, ребята, пойдете со мной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
