бы думать, что люди сильны и ни перед чем не отступят, когда же случалось по-другому, то есть когда он видел, что люди не умеют сдерживать своих страстей и не понимают земли-матери, он делался раздражителен и капризен, мог беспричинно подбежать к особенно бестолковому человеку и свалить его с ног. Впрочем, в последнее время он начал привыкать к мысли, что человек слаб, и теперь даже на обидчиков не сердился, как если бы помнил древнюю восточную мудрость: убей врага сахаром. Пес и теперь лишь поудивлялся, когда хозяин сказал, что вода в реке солоновата: сам он уже давно понял это. Хозяин ко многому в земной жизни был равнодушен, а чего-то и вовсе не видел. Жаль!
Пес намеревался что-то сказать в подтверждение своего наблюдения, но вместо привычного: ба-у! ба-у! — у него получилось сходное с «бля-у» или «бли-у» или, что еще хуже, «Бли-и-н!..» Он недовольно повертел мордой, припоминая, с каких пор пало на язык невесть что означающее слово; да, да, однажды на лесной тропе повстречал хмельных, разодетых в пестрядину парней, от них и услышал это, оказавшееся до тошноты прилипчивым слово. Парни пристали к хозяину: мол, научи-ка ты нас оборачиваться в птицу ли, в зверя ли. И, смеясь, подталкивали его в спину, ловча загнать в круг. А там… Пес возмутился: ну, не мячик же хозяин, чтоб катать его от одного к другому!.. Встопорщил шерсть на загривке и кинулся на ошалелых от дурного зелья парней, оставил свою метину у кого на лице, а у кого и на ноге, вспоров кожу острыми черными когтями. И правильно сделал, а то замучили бы хозяина, который был привычно беззащитен, и слова вперекор не скажет и все принимает спокойно, как если бы так тому и положено быть.
Гомбо поднялся с войлока и предложил страннику следовать за ним. Монах, вздохнув, подчинился воле принявшего обет молчания и вышел в ночь, которая была в приближении к осени не то, чтобы холодна, знобяща, скорее. По первости они держались мерцающего речного течения, потом свернули в степь. Агван-Доржи все это время пребывал в тихом, никуда не зовущем, грустном умиротворении, когда понимаешь, что впереди ждут леты, которые едва ли поменяют в его душевном состоянии, хотя еще и близком к земной жизни, но во многом уже не подчиняемом ей, а чему-то другому, имеющему быть в иных пространствах, куда ему пока нет доступа, но, коль скоро Боги смилостивятся, то и он обретет себя среди святых архатов.
Путники остановились возле одинокой, покрытой плесенью времени, юрты. Бока ее, обшитые воловьими шкурами, обнажились, в черных дырах гулял ветер. Проглянули звезды. В степи сделалось чуть светлее. Агван-Доржи посмотрел на старого чабана, как бы желая спросить, зачем они пришли сюда, но не спросил, догадался. Откинул полог юрты и вошел в душное нутро ее. Опустился на колени, с губ сорвались молитвенные слова, обращенные к Будде. Он просил у Ясноликого, чтобы ниспослал покой душе девушки, некогда жившей в этой юрте. Святые архаты, спустившись с Седьмого неба, обступили монаха и слушали со вниманием, и он был благодарен им за это, и голос его звучал все тверже, все уверенней.
23.
И свершилось чудо; казалось бы в одночасье посреди тайги выросло поселье, поднялось над узкой в истоке речной горловиной ладно тесаными крышами, воздымило печными трубами, восшумело прямыми стрельчатыми улицами. Правду сказать, по первости не только бабы, сорванные злой судьбиной с отчего подворья, не скрывали горестного недоумения, оглядывая ближние окрестности, а и тертые жизнью мужики пребывали в растерянности, не зная, с чего начать… Но то и ладно, что растерянность обтерлась о мужичьи ладони, иссякла, и сказал человек человеку: выдюжим, сладим, отстроимся!.. И пошла работу, русским потом политая, радостная, вперекор недругу, столкнувшему с места, в ублажение души чистой и трепетной, светящейся посреди ночи: слепой да не увидит ее ровного воздымания. Не вчера сказано: русский человек силен духом общинным, ему не только за себя больно, а и за ближнего своего; и, коль скоро, не сладится у того, то и придет с помогой, и полегчает тогда у ослабевшего на сердце, духом воспрянет, и вода в реке, которая еще вчера мнилась солноватой от бабьих слез, покажется как бы даже посеребренной от луны ли отпавшими сколками, от звездного ли дождя, в этих местах дивно обильного. Вот выйдешь ночью на лесную поляну, так и обольет всего, и подумается неутайному, что он звездный человек, и возликуется на сердце, и чудным, сугревистым огнем воспылается. Так-то и Митя-богомаз вдруг посреди ночи проснулся и подумал, что не зря принял Христос сего мира позор и тщету, но в утверждение света в каждом из тех, кто обращен к Нему сердцем, и ощутил свою соединенность с земным миром, с людьми, и не только с теми, кто рядом, а и с жившими в то, былинное время. Он разглядел внутренним взором великомучеников Бориса и Глеба и говорил с ними и понял, сколь высоки те духом, и плакал, но слезы не обжигали, были светлы. А потом он пошел в церковку и стал писать лики страдальцев за Веру, понимая в них что-то такое, о чем не сумел бы никому сказать, даже себе. Но он и не стремился к этому, жил все эти дни как бы закрывшись в душе своей. Благо, никто не мешал мыслить так, как он хотел мыслить, делать то, что он хотел бы делать. Отец Василий, встречаясь с богомазом и понимая в нем, старался оберегать дух сотворяющего истинное, и только дивился, наблюдая, как под рукой художника лики Святых обретали жизнь. О, это было чудо! А отец Василий умел принимать чудо, от чистого сердца рожденное, как если бы и сам был созидающим его. Привыкнув сознавать себя, как нечто единое с паствой, отец Василий ясно зримое сквозь леты дарование художника воспринимал с ликующей, но в самой себе, не выплескивающейся наружу, радостью: рожденное от Бога Господу и принадлежит! И нет сему перемены, ибо сказано: «А вы не называйтесь учителями, один у вас Учитель — Христос; все же вы братья… И отцом себе не называйте никого на земле; один у вас Отец, Который на Небесах. И не называйтесь наставниками; один у вас Наставник — Христос. Больший из вас будет вам слуга».
А потом было молебствие. Люди плакали. И отец Василий плакал. Пришел в те поры в Новосветлянск, так назвали поселье, Антоний с русоголовым мальчиком-поводырем (глаза у
