Руперт запретил себе думать об этом. Решения он не нашел, а раздражение лишь сделает его общество неприятным. Он закончил бриться, оделся.
— Я принесу кофе сейчас? — спросил Том.
— Да. Нет. Я буду пить его в носовой каюте. Госпожа проснулась?
— Проснулась, да, — ответил мальчик и, помолчав, добавил: — Нехорошо, больна, сэр. Они захлопнули дверь прямо перед моим носом. — Он закрыл лицо рукой.
Только теперь Руперт обратил внимание на то, как тихо вел себя Том. Обычно мальчишка непрерывно болтал на непонятной смеси арабского и английского, с опозданием его слова дошли до Руперта.
— Больна? — с дрогнувшим сердцем повторил Руперт. Да, очень больна! Женщины прогнали Тома от дверей, потому что он слишком громко плакал, но что он мог поделать. Разгневанный джинн песчаной бури ударил в сердце госпожи, потому что она сбежала от него. Она была очень хорошей госпожой, говорил Том, хорошей матерью для него. Она никогда не позволяла его бить, даже когда он что-то ломал. Она заботилась о нем, когда он болел. Она оживила его дядю Ахмеда, когда тот умер. Мальчик громко заплакал.
— Прекрати реветь, — сердито распорядился Руперт. — Она не умирает. — Но все равно он поспешно вышел из каюты и через узкий коридор прошел к каюте, расположенной на корме. Он постучал.
Лина чуть приоткрыла дверь.
— Моя хозяйка не может прийти развлекать вас, — прошептала она в щелку. — Она очень больна.
— Что с ней? — спросил он. — Что случилось? Вчера она была здорова. Почему никто не разбудил меня?
— Она не желает вас видеть, — сказала Лина, собираясь закрыть дверь.
Руперт потянул дверь на себя и открыл ее. Дафна, свернувшись калачиком, лежала на диване. Ее лицо осунулось и побледнело от боли. У него сдавило грудь, как будто он пробежал несколько миль.
— Что это? — тихо сказал Руперт. — Желтуха? — Она все-таки заразилась от ребенка? Но он знал, что надо делать. Она говорила ему. Холодная ванна. Отвар… чего?
— Уходите, — раздраженно сказала она.
Руперт опустился на колени у дивана и положил руку ей на лоб. Он был влажным, но не горячим.
— Уходите, — повторила она.
— Вы должны сказать мне, что с вами. Том рыдает, он совсем потерял голову. Как только матросы перестанут петь, они услышат его, и все начнут рыдать и выть. — Он наклонился ближе и еще больше понизил голос: — Дафна, ты знаешь, как эмоциональны эти люди. Они любят тебя, потому что ты лечишь их сломанные пальцы, солнечные удары и возвращаешь к жизни их детей. Ты не должна позволить нам… им… опасаться худшего. В чем дело? Скажи, чем я могу помочь тебе?
— Ты мне не поможешь. — Дафна немного повернулась, чтобы взглянуть на него. Она поморщилась. Он тоже поморщился из сочувствия к ней.
— Все в порядке, — сказала она. — Я не умираю. Тебе не о чем беспокоиться.
— Но ты нездорова! Даже такому тупице, как я, это видно. Хочешь, я дам тебе горячего крепкого чаю? Или тебе что-нибудь нужно из твоего медицинского ящичка? Отвар из… из чего-то.
Дафна повернула к нему лицо и сумела слабо улыбнуться.
— Все, что мне нужно, — это время. У меня месячные. Руперт присел на корточки.
— Это абсолютно нормально, — сказала она. — Боль сильнее, чем обычно, но она не убьет меня. Тут ничего не поделаешь, остается только ждать, когда все закончится.
Нечего беспокоиться, он не сделал ей ребенка. Руперт обрадовался, да, конечно, обрадовался. Не надо думать… об осложнениях. Это женская проблема, не его вина и не его дело. Женщины позаботятся о ней. Он должен уйти и оставить ее в покое. Но ему не хотелось оставлять ее страдать в одиночестве, даже если это не его вина и единственное лекарство — время.
— Для такой умной женщины ты удручающе невежественна, — сказал он. — Многое можно сделать.
Он понятия не имел, что можно сделать. У него не было сестер, а если бы и были, то держали бы это в секрете, как поступали все женщины. Даже его любовницы пользовались условной фразой, чтобы намекнуть, что сейчас неподходящее время. И уж конечно, они не ждали, что он будет ухаживать за ними. Руперт не подозревал даже, что женщинам требуется уход в такие моменты. Он никогда не видел, чтобы из-за этого кто-нибудь страдал.
Видеть ее страдающей — ее, такую смелую, и сильную, и умную…
— Что тебе нужно… э-э… так это холодное полотенце на лоб, — импровизировал он, — и растереть спину. Не понимаю, почему ты терпишь эту боль, когда у тебя есть запас опия в ящичке.
— Он для острой боли, для особых случаев. Смешно принимать опий при совершенно естественных месячных.
— Если ты не можешь встать с постели, если лежишь, держась за живот и скорчившись как младенец, я считаю это острой болью. И это не совсем естественные месячные. Подумай о том, что случилось в Ассиуте. Тебя не только тащили сквозь песчаную бурю, а потом в гору, но тебе еще пришлось раскапывать себе дорогу в подземном ходе. Кроме всего прочего. — Он одарил ее одной из своих дерзких улыбок, совершенно не соответствовавших его настроению.
Руперт был в полной растерянности.
— Когда я снова буду здорова, — сказала Дафна, — я надеру тебе уши. А пока, — она поморщилась, — пожалуй, приму капельку опия, но всего лишь каплю. А теперь уходи!
Руперт не ушел. Он смешал опий с водой и медом и наблюдал, как она пьет. Намочил полотенце, выжал и положил ей на лоб. Растер ей спину. Отвлекал ее смешными семейными историями. Он не уходил, пока она не уснула.
Путешествие Майлса на верблюде закончилось в Дендера у храма богини Хатор. Он слышал об этом месте. Видел картинки в «Описании Египта», читал рассказы путешественников. Дафна тоже говорила о нем. Но когда он и его похитители вошли в засыпанное песком и мусором пространство, некогда бывшее двором храма, его внимание привлекала лишь манящая тень в глубине храма.
После девяти дней пути по пустыне на злобном верблюде, после перенесенных им нескольких песчаных бурь его единственным желанием было лечь и умереть там, где не было бы солнца и горячего колючего ветра.
Его повели внутрь, и он, спотыкаясь от усталости, шел вместе со всеми. Временами Майлс поднимал глаза и видел громадные колонны. Дафна была бы в восторге, здесь все было покрыто иероглифами.
Интересно, что бы она подумала о знаменитой Хатор, египетском аналоге Афродиты? Майлсу она казалась удивительно непривлекательной. У нее были низкий лоб, близко посаженные глаза и толстые щеки на широкоскулом лице. Коровьи уши торчали по бокам головы, как ручки кувшина. Она больше походила на горгулью, чем на богиню. Но, будучи не в лучшем расположении духа, Майлс был не в состоянии оценить ее должным образом.
Его провели через огромный зал, затем через дверь в зал поменьше, но все равно очень большой, в его стенах он заметил узкие отверстия, ведущие в темные помещения. Сопровождавшие его люди нигде не останавливались. Они вели и вели его через комнаты, пока наконец не вошли в узкое, замкнутое и абсолютно темное место. Даже свечи смогли осветить лишь нижнюю часть покрытых рельефами стен. Однако они хорошо освещали находившегося там человека.
