Палачи отдыхали, наслаждаясь холодным щербетом и попыхивая сладковатым дымком из одного на всех кальяна. Наконец, пожилой палач что-то тихо сказал самому молодому из своих подручных и указал на меня корявым пальцем. Молодой быстро вскочил на ноги и направился в мою сторону, прихватив по дороге раскаленный докрасна металлический прут. Мне показалось, что шел он ко мне очень неторопливо, какой-то скользящей походкой. Время замедлилось, сжалось до мельчайшей пылинки. Я почувствовал, как путешествует по телу мое собственное сердце, опустившись сначала в пятки, а потом, поднявшись до самого горла, где оно и застряло так, что я не мог даже продохнуть.
Подручный палача бесстрастно поднял руку с прутом и нацелился бесчувственными рыбьими глазами на мою грудь. Я ощутил обжигающее дыхание огня, раскаленный металл был уже в вершке от моей трепещущей плоти, как вдруг подручный палача издал удивленный вскрик-всхлип, выронил прут и повернулся ко мне спиной. И тут я увидел нечто, заставившее мои глаза округлиться от удивления. Из спины подручного торчала рукоятка метательного ножа, украшенная перламутром,
– Я же приказал не применять к нему пыток! – прогремел голос трехбунчужного паши. – Этот человек спас мне жизнь и потому умрет легкой смертью, но не сейчас…
Телохранители паши подхватили меня под руки, сорвали цепи и потащили куда-то вверх по лестнице. Они оставили меня в каком-то странном узком помещении. Сверху обрушились потоки воды. Вскоре она затопила пол под ногами, затем стала доходить мне до пояса, плеч, шеи… Я уже распрощался с жизнью, как вдруг вода схлынула в какое-то отверстие, открывшееся внизу. В комнату втиснулся один из здоровяков-телохранителей и бросил мне большое махровое полотенце и чистый персидский халат.
– Вытрись и оденься, – сказал турок и отошел в сторону, встав там со скрещенными на груди руками. Я исполнил то, что от меня требовали.
– Тебя приглашает сам превосходительный…
Не прошло и минуты, как я уже восседал на ковре тонкой ручной работы, а возле меня стояли блюда с различными кушаньями. Напротив на мягких подушках сидел сам трехбунчужный. Он приглашающим жестом обвел рукой импровизированный стол и произнес:
– Все для тебя, мой спаситель. Дважды приглашать ему не пришлось, аппетит у меня после всего пережитого проснулся просто зверский.
– Хорошо быть молодым и полным жизни! – покачал головой паша, наблюдая за мной.
Когда я заморил червячка, паша хлопнул в ладоши, и в комнату впорхнули полуобнаженные красотки.
– Танцуйте перед моим гостем! – приказал он.
Я сразу же приметил ту девушку, которая чуть было не распознала во мне чужака. К тому же я видел красавицу еще раньше, в банях, хорошо запомнив ее гибкий стан. А как она танцевала! Я не мог отвести от нее восхищенных глаз. Увидеть такое хотя бы раз – и умереть, о большем я и не мечтал. Однако с небес на землю меня вернул голос паши.
– Зачем ты спас меня? – спросил он.
– Хотел предотвратить бесчестное убийство. Его собирались совершить слуги врага рода человеческого. И я нашел в себе силы встать на их пути, поднявшись над мелочными чувствами, которые заставляют моих соплеменников и твоих воинов уничтожать друг друга, – ответил я, с трудом отводя взгляд от красотки. – Нам надо объединиться для совместной борьбы с нашим общим врагом…
– И кто же он?
– Не знаю, как называете его вы, мусульмане. Мы же, православные, называем его сатаной.
– По нашим понятиям, это шайтан… Пожалуй, я смогу сохранить тебе жизнь, неверный, если ты примешь мусульманство и станешь честно служить мне.
– Я уже служу верой и правдой своему Отечеству, – ответил я. – И потом, я слишком увлечен философией…
– Философы – мудрецы, – перебил меня трехбунчужный. – Я их уважаю. Еще Ибн-Сина в начале нашего тысячелетия считал, что высшая цель человеческого бытия заключается в познании «деятельного разума», который порождает также и бессмертные человеческие души. Достойная цель жизни!
– Совершенно верно! Но, если ты помнишь, был и другой мудрец Ибн-Рошд, который сумел переспорить многих собратьев по перу. Он обосновал превосходство разума над верой и доказал не правомочность богословов заниматься философскими проблемами.
– За что и был навечно проклят мусульманской, а заодно и вашей, христианской, религиозной мыслью! А его учение до сих пор искореняется огнем и мечом!
– Значит, Ибн-Рошд был прав, когда призывал философов не разглашать свои учения перед «широкой публикой», прозревая то, что слишком большие знания могут разрушить религиозные убеждения и повредить здоровью и самой жизни их носителям.
Сираскир помолчал, обдумывая мой ответ, а затем спросил:
– Так что же я могу сделать для тебя, скажи.
– Сдать крепость русским без боя, – тихо проговорил я.
– Что?! Да как ты смеешь просить меня об этом?! Никогда не бывать такому святотатству, скорее небо обрушится в Дунай, чем я сдам Измаил!
– Этого и добиваются слуги дьявола, – проговорил я. – Они желают истребить и турок, и русских под стенами твоей крепости. Так зачем же исполнять их прихоти и потакать их злобным начинаниям?
– Мы с тобой, неверный, по-разному понимаем деяния, как ты назвал, «врага рода человеческого». Мы, мусульмане, считаем, что все в этом подлунном мире есть промысел Аллаха. Плохое и хорошее. Как я могу перечить воле Аллаха? Нет, я никогда не сдам Измаил, не говори мне больше об этом! Не порть последние часы своей жизни. Об этом все. Теперь другое. Скажи, тебе по нраву вот эта девушка? Да? Тогда она твоя. На эту ночь. И знай, что на рассвете тебя расстреляют. Это все, что я могу для тебя сделать.
Меня оставили наедине с красоткой, которую я страстно возжелал, а до рассвета оставалось еще целых два часа!
Красавица измучила меня настолько, что я и сам не заметил, как заснул. По-видимому, сказалось и то, что до этой ночи пришлось мне многое увидеть и пережить. А как известно (у всякого человека есть свой предел возможностей, выше которого не прыгнешь.
Проснулся я уже тогда, когда рядом со мной на ложе любви никого не было. Мое время вышло, с ним кончалась и жизнь…
Глянув в окно, я убедился, что рассвет уже наступил, и подивился тому, что за мной никто не приходит. И тут только до моего все еще затуманенного сном сознания дошло, что разбудил меня нескончаемый и непрерывный грохот канонады и разрывы артиллерийских снарядов в саду. За дверью раздалась гортанная команда, которая мне все разом объяснила: «Неверные пошли на приступ… Все на стены! Так повелел пресветлый паша!»
«Пора искать пути к спасению! – подумалось мне. Быстро одевшись, я бросился к двери, но за нею послышались отдаленное бряцанье оружия и топот приближающихся шагов. – Сераскир верен своему слову! Это идут за мной, чтобы отвести на казнь…»
Я подбежал к окну, но оно было слишком узким для меня. В самый последний момент, перед тем, как двери распахнулись, я неожиданно для себя подскочил к одной из уходящих к потолку мраморных колонн. Отчаяние придало мне силы, и я каким-то чудом сумел вскарабкаться наверх, где и устроился, усевшись на металлических цепях, поддерживающих огромные светильники. Тут-то в опочивальню и ворвались обозленные тургаузы. В первый момент они остолбенело взирали на пустое ложе, а потом принялись топтать и крушить все, что им подвертывалось под руку. Обстановка «алькова» была уничтожена мгновенно, но это не успокоило палачей. Несолоно хлебавши, они бросились разыскивать меня в других помещениях. Теперь настало время попытаться ускользнуть из западни. Двери остались распахнутыми, охраны на месте не оказалось…
Выбравшись в сад, я сразу же заметил высокие тюрбаны стражников у единственного входа в палаццо. Туда мне путь был заказан. Недолго думая, я обежал дворец и, очутившись с тыльной его стороны, огляделся. Совсем рядом рябила от утреннего ветерка поверхность зеленевшего пруда. Зябко поводя плечами, я вошел в воду и поплыл к противоположному берегу. Через пять минут я уже ощутил ногами дно и вышел из воды.
Удивительно, но многочисленные купания в холодной воде за последние дни не привели меня к простуде, а лишь родили во мне стойкое отвращение ко всякому холоду вообще. Я с удовольствием представил, что, когда все кончится, стану бесстыдно изнежен и привередлив. Жар очага, теплое вино, ох как это здорово!… Но мечты, мечты… Сейчас я был мокр, меня бил озноб, и я опять должен был скрываться, бежать. Но куда? Думал я над этим вопросом недолго. Единственный путь к спасению – подземный ход около кладбища. При моей зрительной памяти найти туда дорогу не составит труда.
Город был охвачен паникой. Воины и мирные жители метались по улочкам от падающих неумолимо и жестоко пушечных ядер. Убогие домишки разлетались, поднимая столбы пыли, пылали пожары. Крики, женские причитания, стоны раненых дополняли общую картину хаоса и ужаса. Мне стало совсем дурно. В этот момент будто молния пронзила меня – четко и ясно осознал я дьявольскую суть войны. Мне даже померещилось недоброе, всепроницающее око над крепостью, наслаждающееся плодами трудов своих не праведных.
