На самом деле я не люблю вдаваться в эти работы, но для добрых приятелей это потихоньку и честно можно сделать.
Траминский охотно пил и ел.
– Всё-таки, пане адвокат, – отозвался он, – Себастьян за большими процентами не гонится, человек честный, состоятельный и бережливый. Не могу сказать, чтобы он не любил денег, но гоняться за ними не будет. А кто может знать, что это так делается?
– Я тоже это только по-дружески, взаимно говорю, потому что подобную услугу делаю только для приятелей, и то весьма приватно. Я был бы засыпан капиталами, если бы об этом все знали, а снова нельзя предвидеть, найдётся ли, куда их поместить. Евреи уже тут пронюхали, мне трудно от них отряхнуться, но с этими, о! не хочу иметь дела, напрасно. Совсем другое дело с такими людьми, как пан Себастьян.
Выпустив стрелу, адвокат не видел нужды забивать её глубже, боялся подозрительности старика, и перевёл разговор. Завтрак был съеден, канцелярист не отказался от портера, и адвокат, взглянув на часы, схватился за шляпу.
– О, мы заболтались. Извините. Я должен спешить и оставить вас. Я очень рад, что однажды неприятное для меня непонимание между нами распуталось. Слушайте, достойный Траминский, я иногда могу быть вам полезен, а ваша честность – мне. Если бы вы имели время и желание, я просил бы вас утром зайти ко мне в мой кабинет на беседу. Войдёте тыльной лестницей, до десяти часов я один, постучите два раза и, подождав, ещё раз.
Очарованный Траминский поклонился, поцеловал его руку и сытый, весёлый покинул Карася. Когда он выходил из харчевни, адвокат был уже далеко.
– Ну, прошу, прошу! – сказал он в духе сам себе. – Как легко можно ошибаться в человеке, как несправедливо подозревать! Я сам считал его панычем, а там всё-таки и сердце есть, и голова не лишь бы какая. Ей-Богу, он достойный, понравился мне, понравился.
Старик в довольно неплохом настроении возвращался домой, имея работу, данную ему, которую свободно у себя мог закончить. Уже перед порогом он услышал весёлое пение запальчиво страгающего Вилмуса. Первая комнатка, отданная ему, выглядела, как столярная мастерская, полная необтёсанного дерева, мусора, опилок, стружки, а среди неё рьяно работал молодой человек с засученными рукавами порванной рубашки.
Прежде всего Траминскому показалась приятной песня и весёлая мина работника.
Он остановился, немного иронично, но с радостью всматриваясь в прогресс молодого самоучки. Правда, было чему удивляться. Первые попытки Вилмуса взял у него столяр, заказал другую работу, и импровизированный резчик победно воевал с липой, с долотом и собственной неопытностью.
– Смотрите, – воскликнул Вилмус, – и радуйтесь своему делу. Если я ещё не ремесленник, то не сегодня-завтра им буду. Это всё украшения для канапе и кресел, в которых для меня нет смысла, но что мне до этого, если такой образец дали! Лишь бы верно повторить. Это же, – добавил он, вынимая из угла палку, – готовлю подарок для вас, но он ещё не закончен; прошу сохранить это в тайне, чтобы я мог сделать благодетелю сюрприз. Это должен быть шедевр.
Траминский с удивлением всматривался, была это трость из дерева, на конце которой вырисовывался фантастический дьявол в немецкой одежде, хвост которого узловато опоясывал рукоять. Сатанинская физиономия была улыбающейся, насмешливой, вызывающей и очень продуманной.
– Но зачем же ты мне хочешь дать дьявола? – спросил Траминский.
– Для того, чтобы вы помнили обо мне, – шутливо ответил Вилмус, – потому что я тоже на ангела не похож. Ведь вас за это не обвинят в том, что задушите его в кулаке.
– Да, но с этой тростью я в костёл не пойду.
– Тогда в угол её бросите, – сказал Вилмус. – Шутки в сторону; вы знате, в чём я убедился? Что, не умея ничего, или мало чего, легче сделать неплохое чудовище, чем что-то сносное, красивое. Поэтому я думаю: кто мало умеет, должен довольствоваться такими дьяволами. Когда большему научусь, выстругаю благодетелю что-нибудь более красивое.
Траминский был доволен, он разглядывал, спрашивал, напевал.
– Почему вы сегодня, слава Богу, в таком весьма розовом настроении?
– Ну! Видишь ли, у меня были две немаленькие радости.
– За один день аж две! – воскликнул Вилмус. – Это посыпалось.
– Господь Бог милостив, но потом надо будет поститься. Поскольку завтрак и это добро ничего мне не стоили, я должник Провидения, и вот, у тебя есть золотовка для подкрепления, исключая водку.
– Я уже водку не пью, – сказал Вилмус.
– Ну! Ну! Давно?
– С того времени, трудно это объяснить, как оказалось так, что я кому-то на свете могу пригодиться.
Траминский поглядел ему в глаза.
– Благодарение Богу! – воскликнул он. – Я ошибся два раза: в тебе и в другом ещё, о вас обоих я слишком плохо думал; о тебе – что неисправимый, о том – что погибший, потому что без сердца; а у него есть сердце, о! есть сердце!
– Можно спросить? Кто это такой? Хорошо бы знать, кто имеет сердце! – насмешливо сказал Вилмус.
– Ты не знаешь его. Адвокат Шкалмерский.
При этом имени у Вилмуса выпало из рук долото, он дико поглядел и ещё более дико рассмеялся.
– Дорогой господин, – воскликнул он почти с гневом, – если вы так знаете людей…
– Но что же ты знаешь? Ты не знаешь его!
– Ну, да, не знаю! Правда! – воскликнул Вилмус, поднимая долото. – Но мне что-то там и сям в ухо попало о нём.
– Бредни! Клевета! – живо воскликнул Траминский. – Я буду его защищать, это человек сердца и головы.
Юноша, выслушав эти слова, сказанные с таким запалом, поглядел на Траминского и, казалось, что ими напуган. Весёлое выражение его лица, потом насмешливое, страшно изменилось, он нахмурил брови, смотрел на канцеляриста, который под влиянием завтрака и разговора продолжал дальше:
– Да, оттого что он собственными силами дошёл от босых ног до кареты, заработал деньги, популярность, репутацию у людей, уважение, его уже взяли на языки. У нас так всегда. Но то, что о нём говорят, это ложь, а у меня есть доказательство, что о старых друзьях он не забывает, негордый и…
– Говорите, говорите, прошу, – вырвалось у Вилмуса. – Или он вам какое благодеяние сделал?
– Никакого благодеяния, кроме того, что вывел меня из заблуждения и спас от греха, потому что я его с другими осуждал, и несправедливо.
– Несправедливо? – повторил Вилмус. – И что же случилось?
– Всё-таки я ему ни на что не нужен, а он во мне, наверное, не нуждается, и однако он сам мне навязался сегодня, приветствовал как можно более нежно, пригласил на завтрак, накормил, напоил и добрым словом утешил сердце моё.
Вилмус заломил руки, остановился, явно
