— Откуда я что? — беззвучно шепчу я, затаив дыхание.
Он качает головой и слабо улыбается.
— Ничего. Забудь. Это глупости.
— Ясно. — Я выдыхаю и отворачиваюсь, чтобы он не видел, как сильно я разочарована. — Кстати, спасибо за розу.
Из всех подаренных роз я оставила только одну. «Это моя любимая», — заявила я, когда Мэриан Сиха протянула ее. Она удивленно посмотрела и оглянулась, словно не сразу поверила, что я обращаюсь к ней. А когда поверила, улыбнулась, порозовела и робко заметила: «У тебя их так много».
«Жаль, они долго не протянут. Наверное, у меня дурной глаз».
«Надо обрезать стебли под углом, — охотно поделилась она и снова порозовела. — Меня сестра научила. Раньше она любила садовничать». Мэриан потупилась, прикусив губу.
«Ты должна взять их».
Несколько мгновений она не сводила с меня глаз, вероятно, подозревая, что это шутка, затем уточнила, прямо как Иззи: «Что, насовсем?»
«Я же говорю, моя совесть не вынесет еще одного цветочного убийства. Можешь забрать их домой. У тебя есть ваза?»
Помедлив еще долю секунды, Мэриан сверкнула ослепительной улыбкой, которая преобразила все ее лицо.
«Я поставлю их в своей комнате».
Кент приподнимает бровь.
— Как ты догадалась, что роза от меня?
— Да ладно, — закатываю я глаза. — Кроме тебя, никто не рисует странные картинки ради хлеба насущного.
Он прижимает руку к груди в притворном негодовании.
— Не ради хлеба насущного. Ради искусства. И вовсе они не странные.
— Как пожелаешь. Тогда спасибо за совершенно обычную записку.
— Всегда пожалуйста, — усмехается он.
Мы стоим так близко, что я чувствую исходящий от него жар.
— Так ты будешь моим рыцарем в сверкающих доспехах или как?
Кент отвешивает легкий поклон.
— Разве я в силах отказать девушке, попавшей в сложную ситуацию?
— Я знала, что могу на тебя положиться.
Коридоры уже опустели. Все в столовой. Мы просто стоим и улыбаемся друг другу. Затем его взгляд смягчается, и мое сердце взмывает ввысь. Все во мне свободно трепещет, как будто я готова оторваться от земли в любую секунду. «Музыкой, — думаю я, — рядом с ним я становлюсь музыкой». А потом в голове проносится: «Сейчас он поцелует меня, прямо здесь, в математическом крыле средней школы "Томас Джефферсон"», — и я чуть не теряю сознание.
Но нет. Он лишь протягивает руку и легонько касается моего плеча. Когда он убирает пальцы, кожу продолжает покалывать.
— Тогда до вечера. — По его губам скользит улыбка. — Надеюсь, твой секрет того стоит.
— Он потрясающий, честное слово.
Вот бы запомнить Кента до последней черточки. Выжечь его образ в сердце. Поверить не могу, какой слепой я была столько времени. Я начинаю пятиться, пока не отколола чего-нибудь на редкость неприличного — например, не запрыгнула на него.
— Сэм? — останавливает он меня.
— Да?
Его глаза снова изучают меня, и теперь я понимаю, почему он сказал, будто видит меня насквозь. Ему действительно не все равно. Мне кажется, он читает мои мысли, и это весьма тревожно, поскольку мои мысли в настоящий момент в основном заняты тем, что его губы — само совершенство.
Он прикусывает губу и шаркает ногой по полу.
— Почему я? В смысле, сегодня вечером. Мы семь лет почти не общались…
— Возможно, хочу наверстать упущенное время, — поясняю я, продолжая судорожно пятиться.
— Я серьезно, — не унимается он. — Почему я?
Еще совсем недавно Кент держал меня за руку в темноте и вел через комнаты, затянутые лунной паутиной. Его голос навевал сон, уносил подобно отливу. Время застыло на месте, когда он взял мое лицо в ладони и прикоснулся губами. Поэтому сейчас я отвечаю:
— Поверь, это можешь быть только ты.
Вторые шансыВалограмма для Кента — только первое из нескольких исправлений, которые я внесла в Розовой комнате сегодня утром, и, едва войдя в столовую, я понимаю, что Роб свое получил. Он бросает друзей и несется ко мне. Я даже не успеваю встать в очередь за едой (кстати, я собираюсь взять двойной сэндвич с ростбифом). Дурацкая кепка «Янкиз», повернутая набок, как в каком-нибудь рэперском видеоклипе девяносто второго года, как всегда чуть не падает с его головы.
— Привет, детка. — Он подходит обнять меня, и я небрежно отступаю в сторону. — Получил твою розу.
— Я твою тоже. Спасибо.
Но он видит единственную розу, продетую в ручку моей сумки, и хмурится.
— Это она?
Я мотаю головой и мило улыбаюсь. Он потирает лоб. Он всегда так делает, когда размышляет, словно у него болит голова от попытки использовать мозг.
— А где остальные розы?
— На сохранении.
В этом есть доля правды.
— Сегодня намечается одна вечеринка… — Роб умолкает, наклоняет голову и ухмыляется. — Забавно было бы сходить. — Он хватает меня за плечо и старательно его растирает. — Ну, знаешь, вроде как прелюдия.
Очень похоже на Роба — хлестать пенящееся пиво из бочонка и перекрикивать музыку в качестве прелюдии, но я решаю не заострять и как можно невиннее уточняю:
— Прелюдия?
Он явно думает, что я флиртую. Улыбается и откидывает голову, глядя из-под полуприкрытых век. Прежде я бы растаяла от умиления, но теперь это больше напоминает попытки полузащитника станцевать самбу. Даже если все движения правильны, смотрится странно.
— Мне очень понравилась твоя записка, — тихо сообщает он.
— Правда? — мурлычу я.
Утром я нацарапала на листке: «Тебе больше не нужно меня ждать».
— В общем, я приеду на вечеринку к десяти и останусь на час или два, — заключает Роб, закончив с флиртом и возвращаясь к делу; он пожимает плечами и поправляет кепку.
Внезапно на меня наваливается усталость. Я собиралась немного поиграть с ним — отплатить за то, что не обращал внимания, не был рядом, интересовался только вечеринками и лакроссом, выглядел полным идиотом в своей кепке «Янкиз». Но игра мне надоела.
— Делай что угодно. Мне все равно.
Он медлит. Такой реакции он не ожидал.
— Но ты сегодня останешься на ночь?
— Вряд ли.
Роб снова трет лоб.
— Но ты написала…
— Я написала, что тебе больше не нужно меня ждать, и это правда. — Я глубоко вдыхаю. Раз, два, три, скок. — Ничего не выйдет, Роб. Нам надо расстаться.
Он отшатывается. Его лицо становится пепельно-белым; затем он густо краснеет от лба вниз, как будто в него наливают томатный сок.
— Что ты сказала?
— Я сказала, что ухожу от тебя. Ничего у нас с тобой не получится.
Прежде я так не поступала и удивлена тем, насколько это легко. Отпустить очень просто: знай себе катись с горы.
— Но… но… — лопочет он; смятение на его лице сменяется яростью. — Ты не можешь меня бросить.
Скрестив руки на груди, я машинально пячусь.
— Это почему же?
— Ты, — зло говорит он, глядя на меня, как на безнадежную идиотку, — не можешь бросить меня.
Теперь понимаю. Он помнит. Помнит свои слова в шестом классе, что я недостаточно крута для него, — помнит и до сих пор в это верит. Тут в моей душе испаряются последние остатки жалости к нему. Он стоит, ярко-красный, со сжатыми кулаками, и я поражаюсь, насколько уродливым он кажется.
— Могу, — спокойно возражаю я. — Уже бросила.
— А я ждал тебя. Ждал много месяцев.
Отвернувшись, он бормочет что-то неразборчивое.
— Что?
Он смотрит на меня с гримасой отвращения и злобы. Это не тот человек, который неделю назад лежал у меня на плече и уверял, что я лучше любого одеяла. Словно с него слетело лицо и под ним обнаружилось чужое, незнакомое.
— Говорю, зря я не трахнул Габби Хэйнес, когда она вешалась на меня, — холодно произносит Роб.
В животе что-то вспыхивает, не то остатки боли, не то гордость, но довольно быстро сменяется спокойствием. Я уже далеко отсюда, уже парю над всеми — и внезапно понимаю, что именно чувствует Джулиет, что она должна была чувствовать. Мысль о ней возвращает мне силы, и мне даже удается улыбнуться.
— Никогда не поздно для второго шанса, — сладким голоском сообщаю я и удаляюсь, чтобы в последний раз пообедать со своими лучшими подругами.
Через десять минут, когда я наконец за нашим обычным столиком лопаю огромный сэндвич с ростбифом и майонезом, жадно поглядывая на полную тарелку картошки фри — в жизни не была так голодна! — и Джулиет проходит через столовую, я замечаю, что она поставила единственную розу в пустую бутылку из-под воды, притороченную к боку рюкзака. Она тоже озирается по сторонам из-за завесы волос, изучает столик за столиком в поисках разгадки. Ее глаза настороженно горят. Она кусает губы, но не выглядит несчастной. Она выглядит живой. Мое сердце пропускает удар: это важно.
Когда она проплывает мимо нашего столика, сложенная записка трепещет под самыми лепестками розы, и хотя я сижу слишком далеко и не могу прочитать, я даже с закрытыми глазами ясно вижу, что там написано. Всего одна фраза: «Никогда не поздно».
