которые крепко сомкнулись на моих.
Я соскользнула через подоконник, и Рах отпустил меня, но ни он, ни Чичи не успели отойти, и я чуть не придавила обоих. Чичи взвизгнула и отскочила, мазнув мокрой шерстью Раху по лицу. Тот поморщился, а я засмеялась, глядя на его перемазанное грязью лицо.
– Красавец.
Он ухмыльнулся, и я сумела понять несколько слов из его ответа, отчего меня охватила неподдельная гордость.
Убедившись, что в комнате безопасно, я с ликованием раскинула руки.
– Видишь? Здесь сухо. – Я похлопала по циновке, и Чичи свернулась калачиком в углу, возмущенно посматривая на нас. – Я заплатила в сотню раз больше реальной стоимости, но думаю…
От стука в дверь улыбка сползла с моего лица. Рах дернулся, но я подняла руку, а другую прижала к губам. Чичи завиляла хвостом.
– Да? – отозвалась я.
– Я принесла ваш чай, госпожа, – раздался юный женский голос. – И вашу… вторую подушку.
Мои щеки покраснели при мысли о том, как много она успела подслушать. Низкие раскаты голоса Раха разносились на удивление далеко.
– Просто… э-э-э… Просто поставьте у двери. Я… переодеваюсь.
Я поморщилась, сообщив ненужные подробности, но девушка, похоже, не увидела в моем поведении ничего странного.
– Простите, что побеспокоила, госпожа. Я оставлю ваш чай здесь. Боюсь, еда будет только через полчаса. Сегодня в кухне много заказов.
– Благодарю.
Лязгнул поднос, и шаги удалились по коридору. Когда они слились с гулом внизу, я с облегчением выдохнула. Снова жестом велев Раху не шевелиться, я подошла к двери, приоткрыла ее на щелочку и высунулась. Коридор был пуст, не считая подноса с чаем, подушки, двух тонких полотенец и пары поношенных шерстяных халатов. Я закрыла рот руками, подавив сдавленный вскрик. Войдя оборванкой на затрапезный постоялый двор, я и не рассчитывала на такую щедрость, мне даже пришлось смахнуть слезы, пока я забирала вещи.
– Полотенце, – сказала я, кладя их сразу у двери. – И халат. Можем пойти помыться.
Я жестом показала, как мою руки и лицо. И чуть не спросила, делают ли так левантийцы, но мне тут же стало стыдно. Конечно, они моются. Они многое делают по-другому, но, встретив Раха и Тора, я поняла, что они уж точно не варвары, какими их малюют. Они просто воины, которые внешне так сильно отличаются от нас.
– Полотенце, – уже привычно повторил Рах. – Халат. – Он взял одежду и рассмотрел ее, пока я разливала чай. – Чай, – добавил он, глядя на дымящуюся чашу, которую я поставила перед ним.
Этому слову я его не учила и почувствовала теплую волну радости, что он так внимательно запоминает слова.
– Да, чай. Горячий. – Я сделала вид, будто обожглась. – Пар.
Он повторил и эти слова, потом взял пиалу в ладони, по моему примеру. Ему не было необходимости держать так пиалу, с его-то огромными руками, но я уж точно не стала бы говорить ему об этом.
Тремя долгими выдохами я сдула с чая пар – привычный ритуал, от которого как будто затягивались какие-то трещинки в моей душе. Мы пили чай молча, но мне так хотелось спросить Раха, нравится ли ему вкус, согревает ли его чай до самых костей, как меня, так хотелось рассказать, что аромат чая напоминает мне о матери и о беспечных днях с Танакой и Эдо, когда мы грезили о мире, который построим. А теперь этот мир лежит в руинах, погиб вместе с Танакой, и его осколки разбросаны так далеко, что вряд ли я сумею их собрать.
Быть может, я в любом случае не смогла бы это высказать, так глубоко проникли мне в душу ярость и печаль.
Закончив, мы взяли полотенца и халаты и спустились в купальню. Прежде чем выпустить Раха, я убедилась, что в коридоре пусто, а Чичи велела остаться. Мы спустились по узкой лестнице, ни на кого не наткнувшись.
Привыкнув к аккуратно вытесанным купальням в чилтейском стиле, я не была готова к грубому камню, царапавшему ноги. Это была бесформенная пещера, заполненная паром и запахами влажного мха и земли. Рах повел носом и что-то произнес довольным тоном. Он указал на неровную купель, и по его вопросительно поднятым бровям я поняла, что придется показать пример.
Я положила полотенце и халат и уставилась на стену. Я всегда вставала рано, чтобы не делить ни с кем купальню, но сейчас уже было поздно бежать обратно наверх и притворяться, будто мне не особенно хочется принять ванну.
Когда я обернулась, Рах уже стягивал забрызганную грязью одежду, его темная кожа блестела от дождя и пота. Я отвернулась – перекатывающиеся мышцы на его плечах отчего-то показались непристойным зрелищем.
Прежде чем я успела развязать пояс, всплеск возвестил, что Рах прыгнул в купель. Он заговорил, и слова доносились через густой туман пара, как будто заполнившего голову ватой.
– Горячо, – сказал он, не дождавшись ответа, и кисианские слова прозвучали восхитительно. – Пар. – А потом он со смехом добавил: – Чай!
– Да, – сказала я каким-то чужим голосом. – В этих горах есть горячие источники. Я не знала, что они так близко от города, как в Гиане, но…
Я осеклась, сообразив, что он не понимает мои слова и я выгляжу глупо. А еще глупее стоять в одежде рядом с купелью.
То ли из искреннего интереса, то ли просто заметив мое смущение, Рах прошелся по купели, по пояс в воде, чтобы рассмотреть трещину, откуда она сочилась. И впрямь всего лишь трещина, откуда выходило совсем немного воды – хрупкое, но идеальное равновесие. Рах подошел к трещине. Его широкая спина сужалась к талии, и внизу ее украшали две ямочки. Я снова отвела взгляд от выставленной напоказ обнаженной плоти. Пока Рах был занят, я поспешила сбросить одежду, насколько это позволяла промокшая, липкая ткань, и без всякого изящества прыгнула в купель, окунувшись в обжигающую воду до самого подбородка. Для этого пришлось сесть на зазубренный камень, но я предпочла терпеть неудобства, лишь бы не шевелиться.
Отвернувшись от стены, Рах окунул голову под воду и вынырнул, энергично потирая короткие кудри, словно пытался от них избавиться. Я никогда не видела, как моют голову кисианские мужчины, но тут же решила, что они точно делают это по-другому, хотя следовало бы именно так.
Запрокинув голову, я гораздо более сдержанно погрузила ее в воду, вытащила две оставшиеся золотые шпильки и встряхнула волосами. Когда я снова подняла голову с отяжелевшими от воды волосами, Рах уже отошел на другой конец купели. Она была небольшая, всего в несколько длинных шагов, но из-за густого пара казалось, что Рах очень далеко, в дымке остались только воспоминания о нем.
За столько дней совместного путешествия мы привыкли к молчанию, но никогда тишина не была такой напряженной, никогда мне так отчаянно не хотелось ее сломать, как будто она впивается в горло осколками стекла. Я пыталась проглотить их, придумать какие-то слова, но теперь обычная болтовня казалась ребячеством, показать на воду и сказать «вода» выглядело глупо. Я твердила себе, что Рах – все тот же человек, будь он в заляпанной грязью одежде или нагишом, с блестящей в свете фонарей кожей, но не могла себя убедить.
Закончив с волосами, Рах откинул голову на бортик купели, обнажив твердую линию шеи. Он закрыл глаза, и, зная, что он меня не видит, я позволила себе внимательно его рассмотреть, наслаждаясь радостью узнавания, пересилившей мое смущение. Его подбородок покрывала редкая щетина, резко выступал кадык, но, опускаясь ниже, к ямочке между ключицами, взгляд находил мягкость, к которой так хотелось прикоснуться.
Прежде мне ни до кого не хотелось дотронуться, я обожала Эдо, но всегда пассивно, как зритель любуется произведением искусства. Я мечтала о том, чтобы Эдо относился ко мне с той же нежностью, как и к Танаке, поскольку их крепкая дружба не включала меня, но, хотя мне пришлось отвернуться, когда Рах открыл глаза, я честно призналась себе, что хочу смотреть и смотреть на него, хочу касаться его кожи, узнать, какова она на ощупь, почувствовать ее тепло. Мне пришел в голову еще миллион туманных
