— Вам не идет, когда вы злитесь, — спокойно сказал авангардист. — Теперь вам не следует так много думать о себе.
— Значит, я должна думать о вас?
— Конечно. — Он серьезно кивнул. — Вам давно пора перестать самой решать проблемы и предоставить это мужчине, которого сама природа предназначила для этого. Пусть теперь все ваши мысли будут обо мне, все ваши желания будут подчинены мне, все ваши заботы будут обо мне.
— Бред, — устало вздохнула я. — Мысли вы никак не можете контролировать, это вам не удастся. Да и что, кроме ненависти к вам, я могу испытывать в таком положении?
— Поймите, — он слегка улыбнулся, — это только сначала. Пока вы обижены, в вас бурлят чувства, но постепенно это пройдет. Вы перестанете воспринимать меня как ужасного монстра, наоборот, я буду казаться вам именно тем человеком, который вам необходим.
— Конечно, конечно, господин суперчеловек, — я покачала головой. — Поймите… Да ни один человек не способен понять другого. Как вы можете за меня решать, что я буду думать и чувствовать? Ну-ка представьте себе, что вы идете по улице, вас хватает какой-то громила, волочет к себе, а там говорит: «Знаешь, дорогой, ты мне очень понравился. Сейчас тебе будет немного плохо, но потом все уладится, я буду для тебя самым лучшим человеком». Сомневаюсь, что вас это обрадует.
— Не сравнивайте одно с другим, — зло бросил художник. — Женщине самой природой велено подчиняться мужчине, так было и так будет. Сейчас хватает вздорных теорий о том, что женщина может решать сама за себя.
Чушь! Плеткой загнать ее в темный чулан, чтобы никто не видел! А там пусть подумает о своем положении. Мужчине самой природой предписано подчинять, совершать насилие, если хотите, а женщине, как самке, только покоряться.
— Вы бы так не думали, окажись сами на месте жертвы насильника.
— Я же предупредил вас, чтобы вы не сравнивали! — резко проговорил он. — Мужчина и женщина не могут быть равны в этом отношении.
— Конечно, — я кивнула, — насилие может иметь разные формы, вот только суть его остается неизменной. А в основе его унижение человека.. Унизить, растоптать, подчинить личность. И как бы вы меня ни убеждали, униженный человек никогда не будет чувствовать себя хорошо и счастливо рядом с насильником.
— Вы, наверное, не читаете любовные романы, — сказал он, — а там ведь в каждой третьей, если не каждой второй книжонке именно об этом. Сначала ее унижают, но потом она сама жаждет попасть в объятия насильника.
— Это ложь, — спокойно ответила я. — Понятно, что со временем плохое забывается, но мне кажется, что такое забыть невозможно. А придумать можно все что угодно, однако это так и останется вымыслом, ложью.
Я помолчала, а потом вдруг внезапно спросила:
— В вас говорят кавказские корни? Только дети гор рассуждают подобным образом.
Иванов усмехнулся с грустной иронией.
— В последнее время жителей Кавказа представляют источником всевозможных бед. Вы правы, у меня действительно кавказские корни. Вам это неприятно?
— Не знаю, почему я обязательно должна как-то реагировать на это. Скажем так, меня это не интересует.
— Знаете, что вы сейчас сделали? — спросил он. — Вы только что разрушили все мои мечты.
— Некоторые люди в юности действительно разбивают розовые очки, другие носят их до старости. Осколки всегда ранят очень больно, независимо от того, когда это произошло. Однако не нужно вместо розовых очков надевать черные. Жизнь все равно лучше, если не смотреть на нее через разноцветные стекла.
— Разноцветные, говорите. — Он хрипло засмеялся. — Не верю, чтобы серая грязь была лучше…
— Кроме серой грязи, есть еще зеленая трава и синее небо. Банально звучит, но это на самом деле так. Мы часто проклинаем себя за серую жизнь, не потому, что жизнь действительно такая, а оттого, что в нашей душе сумерки и мрак.
— Сами придумали? — Он посмотрел на меня. — Хотя вряд ли. В книжке какой-нибудь вычитали, а теперь пичкаете меня этим.
— Нет, — я покачала головой. — Это сказал однажды один мой дружок, философ и пьяница. Он иногда говорил очень умные вещи, но чаще всего молол чушь, как и все остальные. Убежден был в том, что каждый человек имеет право выбрать время и отправиться в свой свободный полет, и ничто ему не помеха: ни люди, ни законы. Я вас слушала, а вспоминала его. Что-то общее есть в ваших рассуждениях, хотя он в своей жизни мухи не обидел. Пацифист всем своим нутром.
— И где он теперь? — Иванов с интересом смотрел на меня. — Где его можно найти?
— Не знаю. — Я пожала плечами. — Лет семь назад он отправился в Сибирь, то ли в монастырь какой-то, то ли просто так. Я о нем с тех пор больше ничего не слышала.
— Жаль, — произнес художник. — Вот с этим человеком я бы поспорил. А что касается вас, то вы, к сожалению, ничего так и не поняли. Но я не буду просвещать вас, просто не хочу. Уходите лучше. Мне надо подумать, а потом, возможно, мы встретимся снова.
Я не заставила себя упрашивать и бросилась к двери. Щелкнул замок, захлопнулась за мной дверь, а я сделала два шага и опустилась на ступеньки. Ноги не держали. За что? За что мне выпало все это? Не успеешь от одной напасти избавиться, как другая спешит навалиться. В высшей степени странный человек этот Иванов. Вдруг он не совсем нормальный? В любом случае можно считать, что мне повезло.
Я пыталась прийти в себя, но на душе было муторно. Я кое-как поднялась и заковыляла прочь из странного дома. Выйдя из подъезда, огляделась. Черт, куда же меня занесло? И как бы это узнать? Подумают еще, что пьяная или сумасшедшая. Так, надо попробовать расспросить дорогу до центра, а там уже сориентируюсь. Нет, постой. Как же я не догадалась! Надо было сразу посмотреть на эту махину. И спрашивать ничего не нужно. Я ведь на Гражданке. Тьфу, вот ведь занесло! Это сколько же мне до дома пилить! Так ведь и не до дома. Моя машина стоит возле мастерской Карчинского, а это значит, придется делать еще один крюк. Ладно, нечего жаловаться, сама виновата.
Я прокляла все на свете, пока добралась до мастерской. Не иначе черт меня дернул, когда я вчера решила сюда ехать. Сидела бы себе дома. После разговора с Ивановым у меня остался неприятный осадок, будто я упустила что-то важное, возможно, неверно толковала его действия. Ведь зачем-то он меня похитил? Он будто бы что-то пытался сказать, но потом передумал. Ах, ладно, сейчас мне не до этого.
У мастерской было людно, толпился народ, переговаривались возбужденные женщины, стоял милицейский «газик». Я хотела милицию вызвать, но ведь не успела. Выходит, это сделал кто-то другой.
Я подошла к женщинам и стала прислушиваться. Заправляла всем уже известная мне дворничиха. Видимо, она могла без устали повторять одно и то же для каждого нового человека. Она покосилась на меня, чем я не замедлила воспользоваться.
— Здравствуйте, — я протиснулась к ней. — Вы меня не помните? Я журналистка из газеты, мы в прошлый раз с вами долго беседовали.
Дворничиха попыталась сосредоточиться, чтобы вспомнить «журналистку», но ничего из ее потуг не вышло, и она махнула рукой:
— Не обессудь.
— Неважно. А я ведь опять к вам за новостями.
Глаза у нее тут же загорелись, и она вцепилась в меня мертвой хваткой.
— А новости-то у нас какие-е, — заголосила она. — Владимира-то Ивановича убиили!
— Как убили? — Я постаралась, чтобы удивление выглядело убедительным. — Кто? Когда?
— Да кто же знает их, супостатов, убили, и все. Нет, постой-ка, я тебе сейчас обскажу, как все было. Я ведь утром вышла на работу, а тут пьяный какой-то мотыляется. Увидел меня и сразу ко мне. Там, мол, мужик голый валяется. Я не поверила, а он вцепился в меня и тянет за собой. В проулок за нашим двором приволок, а он там и валяется в кустах. Я сначала, грешным делом, подумала, что тоже пьянчужка какой-то. Пропился весь, до дому не дошел, или бомж какой. А он весь избитый-преизбитый. Но я присмотрелась потом, а это наш Владимир Иванович. Ну я сразу побежала в милицию звонить, они приехали, его забрали, квартиру опечатали. Вот так все и было.
Я не нашлась, что ей сказать. Ведь если бы мне вчера удалось дозвониться в милицию, то Карчинский был бы жив. Вне всякого сомнения. Это ведь поработал парень из Москвы, который говорил с восточным акцентом. Человек, которого послал Пак. Я знаю, что большинство предпочтет с ментами не связываться, но человека убили, мне нужно объяснить им ситуацию, отдать письмо и пленку. Пусть разбираются, пусть найдут убийцу.
Пока мой порыв не угас, я поблагодарила дворничиху и отправилась к зданию. Тут же навстречу выскочил совсем молодой человек.
— Сюда нельзя, гражданочка.
— Я по поводу убийства Карчинского. У меня есть некоторые сведения.
— Минутку. — Он заинтересованно посмотрел на меня. — Я сейчас. — И чуть не бегом скрылся в здании.
Теперь я начала сомневаться, правильно ли я поступаю. Но по ступенькам уже кто-то спускался.
