умрут — Английское жречество и английское рабство более свирепо чем рабство Египетское и Африканское когда сын страны в свои мужественные годы заперт и лживым обманом разлучен с лучшими мыслями своего детства — не смея обнаружить свою память о доме и любовь к близким — пребывая в мире как в темнице в отлучении от всех своих друзей —
Я хочу, чтобы читатель на этом месте сделал вдох, чтобы читать дальше:
— и все-таки Правда лучший товарищ ибо она сносит все перегородки лжи и притворства — Правда входит ли она на Ринг или в Палаты Правосудия выдвигает простого Человека которого не испугать призраками громких слов полных ярости но ничего не значащих… — честный человек разоблачает мерзких жрецов этих лжецов и подлых трусов позорящих Христианство — я ненавижу и презираю этих трусов — В Откровениях они припечатаны заглавными буквами как «Блудница Вавилонская и матерь Блудниц» не значит ли это Жречество я думаю что именно так — это вздорное ханжество должно исчезнуть — как и всякое другое — Я начал письмо а кончил проповедью — да и бумага кончается тоже…
Это не настоящее письмо, а лишь сохранившийся черновик; можно предположить, что гневные строки против английского Жречества не были отправлены Пэтти — в черновиках Клэр всегда давал волю тем чувствам, которые он предпочитал сдерживать на людях; и все-таки сила его негодования поражает — вспоминается Блейк с его ненавистью к Английской церкви, вспоминается saeva Indignatio из эпитафии Свифта[32].
В своей собственной эпитафии, написанной за десять лет до смерти, он просил написать лишь несколько полных смирения слов. Вот эта запись из Нортгемптонского дневника:
Я бы хотел лежать там, где Утреннее и Вечернее солнце могло бы подольше светить на мою Могилу. Пусть моим надгробьем будет грубый неотесанный камень, вроде жернова, чтобы шаловливые мальчишки ненароком его не сломали, и пусть на нем будут только эти слова: «Здесь покоятся надежды и прах Джона Клэра». Не нужно никаких дат, ибо я хочу жить или умереть вместе со своими стихами и прочими писаниями, которые, если потомство найдет их достойными, заслужат сохранения, а если нет, то не заслужат.
Джон Клэр
Поэт-крестьянин
Любил он в мае плеск ручьев,
И ласточек полет,
И выгон, пестрый от цветов,
И в тучах небосвод.
Когда он слышал грома гул,
То был Господень гром,
В вечерней мгле на берегу
Стоял Пророк с жезлом.
Любое в мире существо,
Букашка и паук,
Священным были для него
Твореньем Божьих рук.
От роду молчалив и тих,
Задумчив с детских лет,
Крестьянин в тяготах своих,
В мечтаниях — поэт.
Вечерняя звезда
О Геспер, гаснет небосвод,
Густеет сумрак быстро;
В тебе одном сейчас живет
Земной надежды искра.
О Геспер, на траву легло
Тумана полотенце,
Как будто млечное тепло,
Дыхание младенца.
О Геспер, ты своим лучом
Ласкаешь мир влюбленно;
Роса невидимым дождем
Кропит земное лоно.
О Геспер, отблеск твой дрожит,
Как влага на реснице,
И пилигриму говорит
О том, что все простится.
Сидел на иве ворон
Сидел на иве ворон
И перьями сверкал,
А пахарь шел за плугом
И громко распевал:
«Свежа, как розовый бутон,
Молочница моя,
Я по уши в нее влюблен,
А де́вица — в меня!»
Так пел крестьянин на ходу,
Ведя по пашне борозду.
«Не нужно мне палат златых,
Богатства в сундуках,
Люблю молочницу мою
С румянцем на щеках.
Когда она доить коров
Шагает по росе,
Она, как Феба, хороша
В простой своей красе!»
Так пахарь пел, и все вокруг
Звенело песней — лес и луг.
«Моя любовь резва, юна,
Жизнь за нее отдам,
В холщовом платьице она
Не хуже модных дам.
Нежна, как лилия в лугу,
Как в гнездышке птенец…»
Встряхнулся ворон на суку
И каркнул: — Молодец!
Так пахарь на ходу слагал
Свой деревенский мадригал.
Наш ворон тоже был влюблен
И, чувствами объят,
Старался тоже сверху он
Прокаркать что-то в лад.
А пахарь шел и глотку драл,
И нажимал на плуг,
И громким эхом отвечал
Ему весь мир вокруг:
«Люблю молочницу мою
И во всю мочь ее пою!»
Школьники после уроков
Ты слышишь вопль? То стайка дикарей,
Смеясь и окликаясь на ходу,
Из школьных вырывается дверей,
Чтоб на лугу устроить чехарду —
Или, обувку сбросив поскорей,
Пугать лягушек в илистом пруду
И головастиков таскать. Взгляни,
Как их ласкает золотым лучом
Закатный час, — как счастливы в тени
Два друга, на траве к плечу плечом
Читающие книжицу одну,
Пока не убегут ловить стрекоз…
Мальчишки! Улыбнусь вам и вздохну:
Вот радость без раскаянья и слез!
* * *
Взгляну ли в былое — смутны эти дали,
Вперед погляжу — там тревога и страх:
Судьба, что ни день, умножает печали,
Заботы растут у меня на глазах.
Увы, не вкусил я от радостей полных,
Лишь тень мне досталась удачи земной,
Я — лодка на грозно бушующих волнах,
Скорее бы риф, что покончит со мной.
Как в тучах холодных короткая просинь,
Весна ускользнула, и лето вослед,
Одна мне надежда — на мягкую осень;
Но дни все короче, все пасмурней
