Обѣ дочери — Анна и Наталія — были неразлучны съ отцомъ, постоянно проживая съ нимъ по зимамъ въ Москвѣ въ ихъ богатомъ и красивомъ особнякѣ на Рождественскомъ бульварѣ (б. фонъ Меккъ). Къ нимъ приходили лучшіе въ Москвѣ педагоги, и при нихъ состоялъ цѣлый штатъ гувернантокъ для изученія иностранныхъ языковъ, подъ наблюденіемъ старшей воспитательницы. Таковыми были на моей памяти: баронесса Косподтъ, А. И. фонъ Зеккъ и г-жа Тютчева.
Что же касается воспитанія мальчиковъ, то оно было цѣликомъ возложено на Михаила Ивановича Лопаткина, числившагося, если не ошибаюсь, лаборантомъ при Императорскомъ Казанскомъ университетѣ, такъ что всѣ сыновья — Григорій, Алексѣй, Михаилъ и Александръ жили врозь съ отцомъ, будучи устроены при семьѣ Лопаткина, проживавшей постоянно въ Казани на собственной дачѣ. Такое устройство дѣтей было подсказано Константину Капитоновичу, тотчасъ же по возвращеніи всей семьи изъ заграницы, его шуриномъ
Александромъ Григорьевичемъ. Кузнецовымъ, являвшимся авторитетнымъ совѣтчикомъ и руководителемъ во всѣхъ семейныхъ дѣлахъ своей сестры.
Лопаткинъ былъ рекомендованъ Александру Григорьевичу бывшимъ главноуправляющимъ Ушковыхъ, Пальчиковымъ, и сумѣлъ быстро войти въ полное довѣріе, какъ самого Кузнецова, такъ и отца Ушкова. Вслѣдствіе этого зсѣ четыре мальчика были отданы для ихъ обученія и воспитанія всецѣло въ руки Михаила Ивановича, который отказался переѣхать въ Москву и остался у себя въ Казани, помѣстивъ сыновей Константина Капитоновича въ Казанскую первую гимназію.
Всей своей внѣшностью Михаилъ Ивановичъ напоминалъ зауряднаго русскаго солиднаго крестьянина. Подъ его высокимъ лбомъ виднѣлись небольшіе, но умные, не безъ хитрости и нѣкоторой насмѣшки, каріе глаза.
Крестьянскаго происхожденія, пробившись до университета, но не сумѣвши добиться профессуры, Лопаткинъ обзавелся семьей, женившись на казанской помѣщицѣ — Ольгѣ Павловнѣ Николаи, у брата которой онъ въ свое время репетиторствовалъ. Ольга Павловна была умной, сердечной женщиной и доброй хозяйкой. Трехъ старшихъ имъ удалось довести до университета, младшій же мальчикъ Александръ („Тулинька”) двѣнадцати лѣтъ погибъ жертвой безжалостной скарлатины.
По мѣрѣ окончанія гимназическаго курса, молодые Ушковы теряли первоначальную тѣсную связь съ Лопаткинскимъ домомъ, тѣмъ болѣе, что согласно духовному завѣщанію Александра Григорьевича Кузнецова, всѣ они, въ годъ их совершеннолѣтія, становились въ имущественномъ отношеніи не только обезпечеными, но и вовсе богатыми людьми.
23
Вернусь къ прерванному повѣствованію о первомъ моемъ знакомствѣ съ Буяномъ и его обществомъ. Въ красивой обширной деревянной усадьбѣ, расположенной на возвышенной береговой сторонѣ живописной широкой рѣчной долины, въ маѣ 1893 года, размѣстилась вся семья Ушковыхъ, съ Константиномъ Капитоновичемъ во главѣ — всѣ четыре сына съ ихъ воспитателемъ Лопаткинымъ, и обѣ дочери.
Милые, симпатичные, веселые и общительные Ушковы сразу завоевали мои симпатіи, и въ часы досуга я испытывалъ искреннее удовольствіе быть въ обществѣ этой, Господомъ Богомъ ниспосланной мнѣ, радушной семьи. Особенно полюбился мнѣ самъ Константинъ Капитоновичъ, рѣдкій по обаятельности человѣкъ, простой, веселый сотоварищъ по безчисленнымъ нашимъ совмѣстнымъ охотамъ, хозяйственнымъ поѣздкамъ и пикникамъ, въ исключительной по своей красотѣ Ново-Буяновской мѣстности. Несмотря на разницу лѣтъ, насъ объединяла одна общая страсть къ природѣ, къ вольному ея простору, къ землѣ, хозяйству и всему деревенскому быту.
Сколько велось у меня откровенныхъ съ нимъ задушевныхъ бесѣдъ, съ этимъ удивительно сердечнымъ и отзывчивымъ человѣкомъ. Вспоминается мне, напримѣръ, теплая, благоухающая, майская лунная ночь. Трудовой день прошелъ. Закончено все срочное. Канцелярія закрыта, прислуга отпущена. Задувъ послѣднюю лампу въ своей квартиркѣ, я вышелъ на балконъ. Деревня спитъ; кое-гдѣ лишь перестукиваются ночные караульщики. Свѣтло, какъ днемъ. Мѣсяцъ, словно огромный небесный фонарь, освѣщаетъ своимъ таинственнымъ фосфорическимъ блескомъ разстилающуюся передо мной улицу, оврагъ, а за нимъ бѣлѣющую церковь. Стоишь и млѣешь отъ прянаго ночного воздуха, насыщеннаго спѣлымъ запахомъ оттаявшей земли и издали доносящимся ароматомъ разогрѣтой за жаркій день лѣсной Буяновской громады...
Вдругъ въ ночной тиши послышались шаги. На темномъ фонѣ улицы ясно сталъ выдѣляться обликъ одѣтой въ бѣлое человѣческой фигуры, остановившейся передъ моимъ флигелемъ въ нерѣшительности. Догадываясь, я со своего балкона окликаю милаго сосѣда-хозяина... — „Я такъ и зналъ, что Вы еще не спите, — слышу въ отвѣтъ голосъ Константина Капитоновича: - хотѣлъ Вамъ предложить на часокъ-другой прокатиться къ Николаевскому Бору... Ужъ больно ночь хороша!” Сказано — сдѣлано! И вотъ, вдвоемъ, въ шарабанѣ, легкой рысью, а гдѣ и шагомъ, проѣзжаемъ мы по чудному сосновому бору, фантастически, какъ затѣйливое кружево, разукрашенному подъ сѣнью таинственныхъ лунныхъ лучей. Хорошо, красиво было тогда вокругъ насъ и тепло на душѣ!..
Вспоминается мнѣ тотъ же незабвенный Константинъ Капитоновичъ бъ иной обстановкѣ и въ другое время года: ноябрь. Легкій морозъ — градусовъ б — 8. Вдали отъ всего и всѣхъ, въ лѣсной глуши, на опушкѣ слегка заиндевѣвшаго березоваго молодняка, сижу въ наскоро устроенномъ шалашѣ... Только что окончилась охота. Изъ лѣсу десятокъ верхачей на насъ наганивали тетеревовъ, довѣрчиво подсаживавшихся около искусно сдѣланныхъ и насаженныхъ надъ нашими головами чучелообразыхъ своихъ сородичей. Выстрѣлы отпугнули на далекое пространство уцѣлѣвшихъ пернатыхъ красавцевъ. Дѣлать въ своемъ прикрытіи оставалось нечего... Покинувъ свое насиженное мѣсто и дыша полной грудью свѣжимъ „ядренымъ” воздухомъ начавшейся зимы, ступая по мягкому пухлому покрову бѣлоснѣжной пороши, перехожу черезъ обширную поляну къ шалашу Константина Капитоновича и, конечно, застаю его за любимымъ дѣломъ — раскладкой обильной охотничьей закуски, которую обычно заготавливала на дорогу и охоту почтенная экономка Любовь Максимовна, выняньчизшая всѣхъ молодыхъ Ушковыхъ. Торопиться домой было не къ чему, погода стояла великолѣпная, загонщики-верхачи отпущены, лошади съ кучерами расположены тоже въ сторонѣ въ ожиданіи сигнала — охотничьяго рога. Мы одни, кругомъ — тишина, чистота дѣвственнаго снѣга и до страсти любимая нами обоими красота близкой Божьей природы... И безъ конца, бывало, велась въ подобной обстановкѣ наша непринужденная задушевная бесѣда, касавшаяся всего понемногу, причемъ само собой и Москву съ ея шумнымъ весельемъ въ нашемъ шалашѣ не забывали...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
