Поп, отец Иван, отслужил молебен, родителей поздравил, да как глянул на стол: "Ого, говорит, вот это стол! Здесь купца Иголкина посадить не грех. Это что ж у вас за стряпуха, что за мастерица такая?" Есть у нас, мол, старуха-повитуха, сказали бы, да боимся сглазить. А старики-то все провожатке подмигивают... Это ее затея, ее рукомесло... Кажется, всем провожатка угодила: и накормила и спать молодых уложила - постель им разбирала.
А наутро пришла к Евсеевым, с ней никто ни слова, - все отворачиваются и промеж себя шепчутся. Оказывается, молодые заболели. А монашка, приехавшая на свадьбу из Нижнего, успела уж в Сергачево сбегать к ворожее. Та ей и сказала: провожатка виновата. Она! Кто же еще? Известное дело - с нечистой силой путалась, бочажина! Погодите... Это ее печенья да варенья всем нам боком выйдут. Еще неизвестно, что за сласти она туда намешала. А пантюхинская юродивая, прозорливая Наташенька, глядя на провожатку, так и сказала:
- Как увижу неверующего, так у меня глаз задергается, задергается... Нет ли у вас святой водицы? Лицо окропить.
- Кипятком бы тебе брызнуть в бесстыжую рожу-то, - ответила в сердцах Надежда.
- Надежда, ты в нашем доме божьего человека не трогай, - простонала Паранька. - Нам и так бог милости не дает. Не то и совсем все прахом пойдет.
Тут и заговорила матросская совесть у Ванятки, он ахнул кулаком об стол, так что вилки с ножами брызнули в стороны:
- Вы что, мать вашу перемать? Человек для вас всю душу выложил, а вы плевать на него! Вон отсюда, кулугурки длиннохвостые! - и вытащил из-за стола монашку с юродивой.
Всю застолицу как ветром сдуло. И свадьба на этом кончилась. А Надежде Ванятка сказал:
- Надя, век твоей доброты не забуду. И жену заставлю уважать тебя. И детям накажу... Мое слово - олово.
И подался матрос Бородин после женитьбы в Донбасс, на шахты. За шляпами поехал, как смеялись в Тиханове. Три года от него не было ни слуху ни духу. На четвертый год приехал партийным в черной фуражке с молоточками. Как снял фуражку, а у него макушка голая.
- Иван, где тебя так вылизали? Или там, под землей, с чертом "картошку копал"?
"Копать картошку" у тихановских драчунов значило - дергать клочья волос.
- Я-то накопал... Вы попробуйте. Моя картошка денег стоит... Не чета вашей, в мундере.
И в самом деле, деньги у него оказались. В скором времени построил он себе новый дом из красного лесу и даже лошадь молодую прикупил. Но, видать, место худое было. Сгорел его дом. И сгорел-то по-чудному. С утра загорелось... Воскресный день был. Уже базар собирался. Люди к заутрене пошли. Ванятка лошадь пригнал с выгона, привязал к плетню, а сам собирался в лес за хворостом. Санька у окна сидела, что-то шила. Вот тебе - народ бежит мимо окон, и все к ним в проулок.
- Спроси-ка, что за оказия, - сказал жене Ванятка.
- Шумят чего-то. Выйди, погляди, - отозвалась та.
Он вышел в сени-то, как дверь раскроет, его жаром так и обдало. Мать ты моя горькая! Горим! Вся крыша на сарае занялась, и огненные языки аж на подворье кидаются. Ванятка вспомнил, что в хлеву у него поросенок остался.
Он растворил ворота - да туда. А поросенок от него. Стой, скотина неразумная... Поджаришься раньше времени. Ну, гонялся за ним, гонялся, аж рубаха на самом затлела. Плюнул, выскочил наружу, а тут уж дом горит. Крыша соломенная была, под глинку покрыли. Она подсохла...
С треском загорелась. Искры шапкой поднялись. Толком и вытащить ничего не успели. Стропила рухнули, и все пнем село. Весь его капитал шахтерский дымом вышел. Кто поджег?
Одни говорили, будто базарников видели под защиткой, от проулка выпивали да закуривали. Другие намекали - ребятишки, мол, играли на проулке в выбитного, и кто-нибудь залез в защитку покурить. А то и случайный прохожий мог обронить незатушенный окурок. Место бойкое проулок, шастают люди взад и вперед. Пойди там, разберись.
И переехал Ванятка на новое место в конец села. Авось там повезет. Получил страховку. Собрал кое-как сруб из осиновых бревен, крышу соломенную. А что на страховку сотворишь? Сам окна и двери вязал. Сени из плетня сплел. Двор из жердей... Нагородил чурку на палку. Да и то в долги залез по уши. Вот и мотал соплей на кулак - то в извоз подряжался, то к Лепиле ходил в молотобойцы. Да какие это заработки! На хорошую выпивку и то не хватит. И земли всего четыре едока. А много ли возьмешь с четырех едоков? В город ехать - не подымешься - двое детей, сам четвертый. Оставить их здесь - жить на два дома выгоды нет. Куда ни кинь - все клин.
Вот тут и подвернулась ему счастливая мысль насчет артели. Андрей с Прокопом подхватили, и пошло дело. Три с лишним года - забота с плеч. Ванятка и сам оделся-обулся, и семью одел, и сбрую новую справил, и даже сад рассадил. Мечтал о новом кирпичном доме. Вот тебе, домечтался. Лопнула их артель. Как в песне поется: "...да не долго была благодать". Эх мужики-мужики, все жадность ваша да зарасть мешает жить сообща да в согласии. Одному молотилку жалко, другому жатку, третьему кобылу... А того не понимают, ежели все сложить вместе да по-хозяйски оборот наладить, выгодней дело пойдет.
Как-то в кузницу зашел Андрей Колокольцев. Вспомнили артельное житье-бытье, размечтались... И надумали по осени колхоз сотворить. "Собирайтесь все до кучи, ребята, - сказал Серган. - Я вам каждый день представленье давать буду: кирпичи бить на голове". - "А я вам коров подкую, - сказал Лепило. - Лошадей-то у вас мало - беднота". Ну, посидели, посмеялись да разошлись.
С тайной надеждой шел он к Андрею Ивановичу: поймет он его или нет? Авось отзовется? Авось поддержит? И еще толкала его в спину одна необходимость: узнал он от Сенечки, что на активе впишут Андрею Ивановичу сто пятьдесят пудов излишков сена. И потребует не кто-нибудь, а сама Зинка. Ванятка инда ус прикусил, а потом целый день ворочалась в голове его, словно жернов, каменная мысль - свинья я или не свинья? Помню добро или не помню? Помню! Пошел-таки вечером к Андрею Ивановичу предупредить. А там уж пусть соображает.
Размечтался по дороге. Хорошо бы зажили все одним колхозом: ни тебе налогов, ни излишков. И добрых людей тревожить не надо.
Все равны, как перед богом. Отвел бы он скотину на общий двор - ни тебе забот, ни хлопот. Уж как-нибудь вдвоем-то с женой заработали они бы и денег и хлеба. Семья маленькая - любота...
У Андрея Ивановича застал он милиционера Симу. Они сидели за бутылкой водки. Самовар на столе сипел, Надежда с Царицей пили чай.
- Чай да сахары! - приветствовал хозяев от порога Ванятка.
- Прямо к столу угодил. Быть тебе богатым... Садись, Иван Евсев! пригласил его хозяин, пододвигая к столу табуретку, - мы тут со Степаном Никитичем (это про Симу) возвращение кобылы отмечаем. Пей! - Андрей Иванович налил и Ванятке.
Выпили.
- А я ноне приезжаю из лугов, смотрю - лошадь на дворе, под седлом. Бона, гость из Ермилова, - рассказывал Андрей Иванович, кивая на Симу.
- Как из Ермилова? Вроде бы он сергачевский? - спросил Ванятка.
- Неделю дома не был, - ответил Сима. - Дело все разбирали.
- А, с Жадовым! - догадался Ванятка. - Слыхали.
- Не только с Жадовым. Там целая компания.
- А что Жадов?
- Что Жадов. Зарыли, - ответил Сима.
Ванятка мельком взглянул на Андрея Ивановича и ничего не сказал.
- Вот приехал передать Андрею Ивановичу, чтоб съездил в Ермилово, протоколы подписал. С Жадовым кончено. А Лысого забреют как миленького. Получит и он по заслугам.
- Велики ли заслуги? - спросил Ванятка.
- Они ж с Иваном свистуновского ветеринара ухлопали. Их видели в Волчьем овраге братья Мойеровы из Выселок. Ну и доказали. Лысый крутился, вертелся... Суток четверо все отпирался. Но запутался совсем... И признался. Иван, говорит, стрелял, а я на бугру стоял.
- Этот живодер отстрелялся, - зло сказал Ванятка, играя желваками. Многих он отправил на тот свет...
- Сказано, чем ты меряешь, тем и тебе откидается, - со вздохом заметила Царица.
Андрей Иванович сидел насупленно, чувствовалось, что разговор ему этот не по душе. Ванятка, заметив сноп, прислоненный к стенке, спросил Надежду:
- У вас ноне вроде бы зажинки?
- Да. Ходили пополудни с бабой Грушей. Рожь спелая. Завтра начнем жать.
Ванятка подошел к снопу, сорвал несколько колосьев, потер их в ладонях, взял на зуб осыпавшиеся спелые зерна.
- Зерно сухое, и налив хороший. Завтра и мы двинемся с Санькой. Я уж крюк [коса, приспособленная для скашивания ржи] наладил.
- Говорят, вы с Андреем Колокольцевым опять артель надумали собрать? спросил Андрей Иванович.
- Не артель, а колхоз. Вот по осени уберемся и думаем сообразить такое дело. Кое-кто из мужиков согласен.
- Ага... Поди, Якуша?
- Он.
- А Ваню Парфешина еще не пригласили? Степана Гредного, Чекмаря, посмеивался Андрей Иванович.
- Як тебе не в шутку, а всурьез, - обиделся Ванятка. - Мы тут прикинули промеж себя - вроде бы получается. С властями посоветовались - одобряют, помочь обещают. Вот я и пришел с тобой посоветоваться. Ты мужик авторитетный, тебя слушают.
