![]()
Борис Иофан
То путешествие по Италии Алексей Иванович и Нина Семеновна вспоминали всю жизнь — как последние беззаботные дни их жизни, да еще и в окружении ренессансных сокровищ! А Иофан действительно очень скоро перебрался в Советский Союз — и с помощью Рыкова сразу получил крупные заказы, первым из которых стал квартал на Русаковской улице. Показательные дома для рабочих! Строгие, аскетичные и элегантные, по современной моде. Рыков одобрял стиль Иофана, они дружили домами — на четверых, как повелось в Италии. Конечно, московские встречи выдавались скоротечными, председателя Совнаркома разрывали дела. И все-таки он курировал строительство главных объектов своего друга — правительственного санатория в Барвихе, наконец, Первого дома Советов ЦИК и СНК СССР. Одобрял он и идею Дворца Советов, ставшего символом советской архитектуры — дерзкой, стремящейся в небо. Правда, осуществить этот проект не удалось. И связывали его уже с замыслами Сталина. Иофан постепенно стал считаться любимцем именно генерального секретаря… Хотя никогда не предавал своего старшего друга Алексея. Что касается герцогини — она некоторое время работала в НКВД. Как-никак четыре языка знала в совершенстве. А потом ограничила себя домом и постоянной помощью мужу, в чьей гениальности нисколько не сомневалась. «Вербовку» Иофана Рыков считал своей кадровой удачей. Он нашел человека, который сумел ярко (хотя, быть может, и не до конца) реализоваться в советских реалиях.
Глава 10. Хмельной вопрос
1. Веселие пити
«Руси есть веселие пити, не можем без того жити» — примерно так, согласно летописи, ответил князь Владимир Святой, он же былинный Владимир Красное Солнышко, исламским проповедникам, отвергавшим хмельные радости.
И во времена великих князей московских «хмельной вопрос» неизменно имел государственное значение, а реформы на этом фронте воспринимались как важные вехи в истории — ведь они оказывали очевидное влияние и на доходы государства, и на повседневную жизнь. Кабаки на Руси завелись в незапамятные времена, а со времен царя Алексея Михайловича их открывали повсеместно. И приоритет в создании водки наша страна до сих пор защищает в отчаянном споре с соседями-поляками. Первый российский император — Петр Великий — превратил отчаянное пьянство в элемент государственного ритуала. А в конце XIX века, после введения в империи «четвертой винной монополии», на которой настаивал министр финансов Сергей Витте, в России заговорили о «пьяном бюджете». Особенно рьяно и цветисто клеймили царскую власть за «спаивание народа» народовольцы, а вслед за ними — конечно, большевики и эсеры. Вот уж кто не соглашался с известным афоризмом князя-крестителя.
Государственная — «царская» — монополия распространялась на очистку спирта и торговлю крепкими спиртными напитками. Винокуренные заводы нередко принадлежали частным предпринимателям, но производимый ими спирт покупало государство, спирт проходил очистку и поступал в продажу в казенных винных лавках. В 1913 году общая выручка от винной монополии составила по меньшей мере 26 % доходов бюджета России.
2. Сухой закон
Но с 1914 года в России достать крепкий алкоголь можно было только нелегально. Началась Великая война — и царское правительство ввело сухой закон. Суровее стали бороться и с самогоноварением, которое распространилось чрезвычайно — и не только на селе. Правда, в элитарных кругах ни вино, ни коньяк, ни водка никогда не переводились. Законы, как известно, писаны не для всех. И все-таки сухой закон значительно ударил и по пьянству, и по государственному бюджету.
Это — одно из немногих нововведений Николая II, которое полностью поддерживал Владимир Ленин, сам употреблявший спиртное в весьма ограниченных, даже микроскопических дозах. Он считал, что при строительстве социализма горячительное может принести только вред.
В годы Гражданской войны даже невинных, умеренных пьяниц воспринимали как врагов революции — даже не потенциальных, а самых настоящих. Борьба с поклонниками Бахуса началась с первых дней советской власти, когда мятежные революционные отряды овладевали винными погребами и, конечно, превращались в неуправляемую агрессивную массу. Быстро укротить это явление большевики не могли: не хватало власти. Но с пьяным мародерством пришлось бороться и первому наркому внутренних дел Рыкову. Причем к выпивке прорывались порой настоящие герои революции — матросы, рабочие. Недостаточно было читать им лекции о пролетарской сознательности, приходилось действовать жестоко.
В ВЧК и к Ленину поступали донесения о спаивании населения, из которого потом формируются контрреволюционные отряды. С ними обходились жестко, по законам военного времени. Недаром поэт-партиец Демьян Бедный в то время писал:
Аль не видел ты приказов на стене — о пьяницах и о вине? Вино выливать велено, а пьяных — сколько ни будет увидено, столько и будет расстреляно.
Вот так сурово, по законам военного времени, обходились порой с любителями спиртного в первые месяцы и годы власти большевиков.
В августе 1920 года все находящиеся на территории РСФСР вина, коньячные и водочные изделия стали государственной собственностью. Это склады, погреба, коллекции, амбары… За ними следили строго! В продажу драгоценные бутылки не поступали, их использовали в дипломатических целях или при операциях контрразведки.
И даже в мае 1921 года, когда нужно было всерьез думать о выстраивании экономики в мирное время, на 10-й Всероссийской конференции РКП(б) Ленин громогласно заявлял, что «…в отличие от капиталистических стран, которые пускают в ход такие вещи, как водку и прочий дурман, мы этого не допустим, как бы они ни были выгодны для торговли, но они ведут нас назад к капитализму…» Спорить с ним по этому поводу не решались. Декретом ВЦИК и СНК, принятым в мае 1918 года, за самогоноварение предусматривалась уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок… не менее 10 лет с конфискацией имущества. Что и говорить, меры драконовские, но тогда это считалось вполне обоснованным и справедливым. Слишком уж боялись большевики «зеленого змия» — гораздо сильнее, чем отсутствия денег, которые, впрочем, ничего не стоили, в отличие от хлеба. Надо ли говорить, что укротить самогоноварение и частное подпольное производство водки власть не могла: для этого ей просто не хватало следователей, чекистов… И городские жители, и крестьяне, по большому счету, никогда не признавали сухого закона. Не хватало репрессивного аппарата и для эффективной борьбы с наркоманией, которая переживала в те годы свой первый — правда, недолгий — расцвет в нашей стране.
И не удивительно, что столь бескомпромиссной позиции по отношению к производству и продаже спиртных напитков большевики не выдержали. Возрождавшаяся экономика потребовала оборотных средств — а для этого пришлось ослабить антиалкогольную хватку.
3. Первые послабления
Спервоначала — еще при жизни Ленина — разрешили варить пиво, напиток, который Владимир Ильич более-менее уважал. 3 февраля 1922 года было подписано постановление «Об акцизе с пива, меда, кваса и фруктовых и искусственных минеральных водах». По немецким рецептам и технологиям стали производить популярные сорта легкого хмельного напитка — «Баварское», «Красное баварское» и темное «Мюнхенское», «Кульмбахское» и «Бок», светлое австрийское «Венское» (на знаменитом Жигулевском заводе), чешское «Богемское», «Пильзенское», варили портеры и эли, недорогие сорта «Столовое» и «Светлое». Великое разнообразие, так радовавшее глаз после многих лет тотальных нехваток всего и вся. Народ полюбил «Мартовское» и «Кабинетное», высоким спросом пользовался и совсем некрепкий (1−1,5 %) сорт русского пива «Черное», похожего на квас. По статистике, в 1927 году в крупных городах европейской части России молодые рабочие тратили на пиво и вино 16−17 % зарплаты, что было в полтора раза больше трат на книги. В том же году в Ленинграде исправно принимали радостных посетителей 416 пивных, буфетов и столовых.
