Монастырь Святой Марии, располагавшийся внутри городских укреплений Шрусбери, был невелик, но вполне благоустроен, в нем имелся собственный сад и выход к реке, а шпиль примыкавшей церкви являлся самым высоким в Шрусбери. На момент приезда Милдрэд в монастыре в качестве воспитанниц проживало несколько благородных девиц, среди них даже племянница самого графа Честера, Матильда ле Мешен, или Тильда, как называли ее между собой девушки, а также дочь одного из верных соратников графа Херефорда, Филиппа де Кандос. Были тут дочери и других знатных нормандских семейств, были и саксонки. Именно саксонка верховодила в этом небольшом девичьем мирке — некая Аха, девушка из очень древнего, но полностью обедневшего рода. Ахе вскоре предстояло принять постриг, что она старалась отложить под любым предлогом. Зато она заслужила расположение настоятельницы, донося ей обо всем, чем живут и о чем думают находящиеся в обители девушки.
Вот Аха первая и сообщила Бенедикте:
— У этой девицы с болот по сути нет с собой багажа! Добрая леди Тильда даже подарила ей свою кашемировую шаль, настолько Милдрэд бедна.
Конечно, в обители все воспитанницы носили одинаковые платья из светло-серого сукна, но они не жили затворницами, их выпускали в город, и каждая могла нарядиться ради выхода в соответствии со своим родом и положением. У Милдрэд же имелось всего три рубахи — хоть и отменного качества, с кружевом и вышивкой, — да пара скромного вида дорожных платьев, подобранных как будто в спешке и слишком больших по размеру.
Позже, на собрании капитула, Бенедикта выступила с речью, в которой указывала, что воспитанницы, прежде чем станут госпожами и будут отдавать наказы прислуге, должны сами научиться служить и повиноваться. Поэтому никому никаких поблажек.
Милдрэд присутствовала при этом и только ниже склонила голову в плотно облегавшем полотняном чепце. Она уже поняла, что Бенедикта отнюдь не благоволит к ней, что было несколько обидно: ведь Милдрэд рассчитывала встретить в родственнице понимание и поддержку. Но девушка еще не забыла, какое стало лицо у настоятельницы, когда гостья отказалась отвечать на ее вопросы. Но что Милдрэд могла сделать, если ее связывала клятва на святом Евангелии!
«Ладно, пусть так и будет. Уж если сама баронесса Тильда не ворчит, натирая перила или счищая воск с напольных светильников, то и мне не стоит ворчать», — уговаривала она себя.
В целом жизнь в монастыре была вполне сносной. Во время ночных молений, когда монахини покидали ложа и шествовали в церковь, юным воспитанницам позволялось оставаться в опочивальне. Лишь утром, когда на заре колокол оповещал о следующей мессе, их поднимали и они, еще сонные и вялые, двигались в примыкавшую к монастырю церковь. Но к концу службы, когда наступало время отправляться в трапезную, девушки уже приходили в себя. Кормили их сытно, но строго следили, чтобы воспитанницы вели себя за столом прилично, накладывали пищи понемногу и брали ее самыми кончиками пальцев, не стучали ложкой по миске и аккуратно пользовались ножом. Милдрэд, еще ранее обученная манерам, не получала нареканий, а слушать отрывки из книг о святых и мучениках, читаемые во время трапезы, ей даже нравилось.
После еды начиналась уборка — сначала в самих зданиях обители, потом где кому назначат. Вместе с монахинями девушки трудились в саду, в курятнике или голубятне, или в небольшом хлеву, где содержалось несколько коз, так как мать Бенедикта считала, что ее подопечным необходимо свежее козье молоко. Пока сестры-белицы, послушницы и воспитанницы были заняты делами по хозяйству, настоятельница и монахини собирались в зале капитула, где обсуждали насущные проблемы.
Часам к десяти все опять направлялись в церковь. Милдрэд особенно любила эту службу, когда пели высокую мессу, играл орган, и можно было осмотреть прибывших в храм горожан. Обычно к этому часу их приходило больше всего — целыми семьями, принаряженные. Церковь Святой Марии была одной из старейших в городе, многие предпочитали отстоять мессу тут, нежели отправляться в собор Святых Петра и Павла за реку. Вскоре Милдрэд знала в лицо почти всех местных прихожан, от нового шерифа до служивших при замке Форгейт сквайров, глав городских гильдий или просто окрестных жителей.
Затем монахини брались за повседневные дела: занимались с воспитанницами, работали в ткацкой, вышивали, стирали, готовили, обучали детей из местной приходской школы, принимали посетителей. В полдень вновь отстаивали службу, и снова дела. Работа и молитвы — таковы были правила в монастыре. И покончив с основными занятиями, часам к десяти вечера все вновь отправлялись в церковь.
По окончании дня воспитанницы собирались в дортуаре[64] — красивой большой комнате в одном из окружавших внутренний двор строений. Им приносили теплую воду для омовения: мылись тут каждый день, а в субботу было полное купание с мытьем головы. Потом девушки и девочки укладывались каждая в свою постель. У них были удобные чистые кровати, с подушками, набитыми овечьей шерстью, и одинаковыми плотными одеялами. Кровати отделялись друг от друга занавесками, и девушки, если не спали, отодвигали их, чтобы поболтать. У каждой в изножье кровати стоял небольшой сундучок, где они хранили личные вещи, а в изголовье на стене висело скромное распятие и листик с молитвой.
Для присмотра за ними в дортуаре ночевали две монахини-наставницы. Но они были не слишком строгими и зачастую не мешали девушкам болтать потихоньку. В первое время Милдрэд много приходилось рассказывать о себе, ведь тут никто не бывал в Восточной Англии, никто не проделал столь долгий путь, да и послушать о праздновании Пасхи в богатом Винчестере всем было интересно. Но Милдрэд говорила обо всем осторожно и старалась поскорее перейти к расспросам. Многие девушки были отправлены сюда лишь на обучение, другие однажды примут постриг, а такие, как Тильда ле Мешен и Филиппа де Кандос, просто ожидали, когда за ними пришлют, чтобы выдать замуж. Причем если свадьба Филиппы была не за горами, то красавица Тильда ждала своего венчания уже лет семь. Сия знатная девица вообще была до странности спокойной. Рослая, статная, старше прочих воспитанниц, — ей уже сравнялось двадцать один, — она вечно была погружена в полудрему. Порой она машинально оглаживала свои черные толстые косы, но ее бледное личико оставалось безучастным, а карие томные глаза как будто смотрели куда-то внутрь. Немудрено, что шустрой Ахе так легко удавалось ею руководить. Но в основном здесь подобралась довольно приятная компания. Когда женщинам не приходится соперничать за внимание мужчин, они хорошо ладят между собой, и даже хитрющая Аха могла быть очень мила и всегда охотно нянчилась с малышками.
