На первых порах отведенные Василию Темному волости прочно осваиваются московской администрацией: «И на Кегроле да на Чаколе седел от великого князя волостель Кузма Коробьин лет с семь. А на Мезени да на Пермьских, да на Немьюзе, да на Пилиих горах седел Ярець… А после того на Кегроле и на Чякале и на Пермьских и на Мезени седел Федор Борисовичь Брюхо. А после того седел на том же на всем Юрии Захариичь, а после Юриа Иван Гаврилов на том же седел на всем. А на Вые и на Пинежке седел Петруша Коробьин семь лет; а после Петруши седел Ярець, а после Ярьца седел Федор Перфушков; а после Федора седел Федюня, брат его. И волостели великого князя на том седели на Емьскои горе Левонтеи Вралов. А на Кириих горах седел Федор Левонтиев пасынок. А после их седели на Емьскои горе Власеи Фрязинов[728], да князь Иван Согорскои, да Ушак Арбужевскои. А после тех на обоем седит Григореи Перфушков и до сех мест»[729].
Только что цитированный документ – «третий» список Двинских земель – был составлен 25 марта 1471 г., за два месяца до начала похода Ивана III на Новгород. К этому времени стало известно об «обидах», нанесенных новгородцами Москве на Мезени и Пинеге, что создавало один из важных предлогов к походу. Было установлено, что все эти земли вновь захвачены Новгородом: «И Немьюгу да Пилии горы еще при великом князи при Василии новгородци отняли, а Ярца сослали.; и новгородци пришед на сем лете, городок Кегролскои сожьгли, а с Чякалского городка окуп взяв, да Иванова тиуна Гаврилова били и людеи его бив да и переграбили, а те волости все поотнимали за себя.; а на Вые и на Пинежке. новгородци, пришед нынеча, тивуна Федюнина и людеи его збили и волости привели за собя; да взяли с них окупа пятнадцать тысяч бел.; а что Важка. и то деи нынеча ноугородци за собя ж привели»[730].
Очевидно, что к этому времени в Москве не было известно о захватах на Емской горе, поскольку цитируемый документ, говоря об этой волости и о Кирьих горах, о захватах в них не сообщает; напротив, в нем отражена как будто вполне спокойная обстановка здесь: «А после тех на обоем седит Григореи Пефушков и до сех мест». Между тем захваты на Емской горе начались еще в волостельство Леонтия Вралова (Дедова), посаженного здесь Василием Темным: «А искал тех земель Левонтеи Дедов на Василии на Степанове, да на брате его на Василии Тимофееве… У Емские горы после отвода отнял Иван Васильевич Онтонову перевару, а в неи семь деревень и с луги; да при Левонтии ж отнял Иван Шугуру, а в неи дватцать деревень, да и двор в неи становои, а ныне в нем живут Ивановы ж люди, Докукины дети. А при Власии при Фрязинове отнял Иван же Корбанскои остров да Белои Песок да Леди реки верховие с лесы и с пожнями и со всеми угодьи»[731].
Результат этого незнания наглядно сказывается при выработке Коростынских соглашений, последовавших за шелонским поражением Новгорода. В тексте московской грамоты 11 августа 1471 г., по-видимому, на основании экспроприации новгородцами пинежских и мезенских земель, возобновляется старый пункт Яжелбицкого договора: «Также, что наша братья новогородци покупили земли ростовские и белозерьские, или даром поимали, и нам, обыскав тех земль, вам, великим князем, отступитися, по крестному целованию; а кто которые земли запрится, тому суд и исправа, по крестному целованию»[732]. Однако это требование удовлетворяется на основе все той же рокировки: новгородцы предпочитают вернуть великому князю задвинские земли, отослав на Пинегу и Мезень вечевую грамоту: «По благословению нареченного на архиепископьство Великого Новагорода и Пскова священноинока Феофила, от посадника степенного новугородского Тимофея Остафьевича, и от всех старых посадников, и от тысяцкого степенного Василиа Максимовича, и от старых тысяцких, и от бояр, и от житьих людеи, и от купцев, и от черных людеи, и ото всего Великого Новагорода, с вечя, с Ярославля двора, на Пинегу, и на Кегролу, и на Чакалу, и на Пермьскые, и на Мезень, и на Пилии горы, и на Немьюгу, и на Пинежку, и на Выю, и на Суру на Поганую к старостам и ко всем христианом. Что тые земли на Пинезе, Кегролу, и Чаколу, и Пермьские, и Мезень, и Пильи горы, и Немьюгу, и Пинешку, и Выю, и Суру Поганую поимали за себе наши братья наугородци, и вас к целованию привели на новугородское имя, ино то земли осподы нашеи, великих князеи – великого князя Ивана Васильевича всеа Руси и сына его великого князя Ивана Ивановича всеа Руси. А то крестное целование Новугороду с вас доловь»[733].
Захваты новгородцев на Емской горе не обсуждаются, оставаясь пока неизвестными великому князю, и существо Коростынских соглашений по интересующему нас вопросу сводится к восстановлению того равновесия, которое было достигнуто при Василии Темном.
Немалую роль в умеренности требований 1471 г. сыграло, надо полагать, то обстоятельство, что известие о решительной победе на Двине великокняжеского воеводы Василия Федоровича Образца пришло к Ивану III «в ту же пору», когда он уже «гнев свой сердца им сложил, и нелюбие свое им отдал, и мечь свои унял и грозу свою в земли удержал, а нятци вси отпустил без окупа, да и полон весь Новгородской велел поотпускати также без окупа, а войнам и грабежом учинил дерть и погреб всему; а что залоги старыи и пошлины его Новогородские, а о том о всем укрепився с ними крестным целованием да и твердыми грамотами записав положил, а сам великий государь мирно пошол из своее отчины, из Новогородьские земли»[734].
* * *
Проблема новгородских захватов в «ростовщинах» и «великокняжеских волостях» вновь встает в так называемом «втором» списке Двинских земель, который уже не касается пинежских и мезенских волостей, – вопрос о них бесповоротно решен в 1471 г., – но содержит сведения, в частности, и о захватах на Емской горе, цитированные выше[735]. Даже сопоставлением этих обстоятельств «второй» список датируется временем после 1471 г. Но какова его дата и в связи с какими конкретными действиями Ивана III он составлен?
«Второй» список перечисляет несколько групп волостей, очищения которых требует Москва. Некоторые волости уже хорошо известны нам как бывшие владения ростовских князей Ивана и Константина Владимировичей. Это прежде всего Емская гора, земли в которой захватывались Василием Степановичем и его братом Василием Тимофеевичем, а затем Иваном Васильевичем. Все захваты совершены до 1471 г., поскольку они происходили при волостелях Леонтии Вралове (Дедове) и Власии Фрязинове, после которых, как нам уже известно, на Емской горе волостелями до 1471 г. сидели еще князь Иван Сугорский, Ушак Арбужевский и Григорий Перфушков. Василий Степанович, впоследствии канонизированный, иначе называется Варлаамом Важским или Шенкурским. Согласно житию, он умер в 1467 г.[736], но еще в 1456–1457 гг. известен в документах как посадник[737]; какие-то годы перед смертью Василий-Варлаам был чернецом в основанном им Богословском Важском монастыре. Василий Тимофеевич – его двоюродный брат и современник[738]. Возможно, здесь имеется в виду внедрение этих бояр на Емскую гору еще до 1456 г., о чем выше говорилось. Иван Васильевич – сын Василия-Варлаама – действует в 60-х и 70-х годах XV в., сохранилась его данная в Богословский Важский монастырь, датированная 2 февраля 1471 г. [739]
Тянувшая к Емской горе Колуйская волость князя Ивана Владимировича Ростовского и принадлежавший ему же волок от Кокшенги были захвачены детьми Василия Степановича – Семеном и Иваном, а также Иваном Офонасьевичем и внуком Федора Малого – Есифом. Эти захваты датируются, несомненно, временем Ивана III и тяготеют к концу 60-х – началу 70-х годов. В них уже не участвует Василий-Варлаам Степанович, захватчиками названы только его дети. Иван Офонасьевич, упоминаемый в источниках с 1459 г.[740], в 1476 г. был схвачен Иваном III в Новгороде и отправлен «за приставы» в Москву[741]. Федор Малый, как мы уже отмечали, передавал земли Василию Темному после Яжелбицких соглашений, здесь же называется уже его внук. В Колуйскую волость при Василии Темном не были посажены московские волостели: отнятые здесь новгородцами земли «ищет» на них «Васко Горло староста кулоискои», что также говорит о сравнительно поздней экспроприации этих земель у князя Ивана Владимировича Бычка.
Вотчина князя Константина Владимировича Ростовского «за рекою за Двиною» захвачена Есифом Горошковым, Иваном Григорьевичем, Остафием Григорьевичем и Дементием Ондреевым. Дементий в других источниках неизвестен. Неизвестна и дата смерти Есифа Ондреяновича Горошкова, летопись упоминает его в 1434–1463 гг.[742]; очевидно только то, что он не дожил до 1475 г., поскольку не участвует в общебоярской встрече Ивана III во время его «мирного» похода на Новгород[743], однако даже в момент вывода, т. е. на рубеже 80-х и 90-х годов, жива его вдова Офимия, унаследовавшая обширные волости своего мужа[744]. Не было в живых к 1475 г. и братьев Ивана и Остафия Григорьевичей, но в 1476 г. Ивана III принимает вдова Ивана Григорьевича Настасья[745], оставшаяся после мужа богатейшей новгородской вотчинницей[746]. Надо полагать, что права великого князя заявлялись на вотчину Константина Владимировича Ростовского и до ее захвата новгородцами, поскольку «ищет» этих земель не староста, а Лука Строганов, занимавшийся «обыском» в великокняжеских вотчинах.
