Родные и гости проследили, как Джаспер скачет прочь по главной аллее, и разошлись, тяготимые смутным предчувствием. Октавия направилась в оранжерею, думая, что тишина и благоухание, там царящие, освежат ее, однако отдохнуть не удалось, ибо в оранжерею проследовал полный надежд Эннон.
– Мисс Трехерн, я дерзнул явиться за ответом. Скажите, что даст мне наступивший год – блаженство или печаль? – с огнем во взоре спросил он.
– Извините, если ждали иного. Я должна говорить без обиняков и поэтому с сожалением отказываюсь от чести, которой вы меня почтили.
– Могу я узнать причину?
– Можете: я вас не люблю.
– Зато вы любите вашего кузена! – гневно вскричал Эннон, пожирая глазами профиль Октавии.
Она обернулась к нему и отвечала с врожденной прямотой:
– Да, я его люблю всем сердцем, и теперь матушка не будет против, потому что Морис спас мне жизнь, и я имею право посвятить эту жизнь ему.
– Счастливец! Вот бы калекой был я, а не он! – вздохнул молодой человек. Впрочем, в следующую минуту он сделал над собой огромное усилие, стремясь быть справедливым и великодушным, и добавил с жаром: – Ни слова больше! Он заслужил вас, а я не желаю, чтобы вы принесли себя в жертву долгу. Я отступаюсь и немедленно уеду, вы же будьте благословенны сейчас и всегда. Об этом отныне мои молитвы.
Эннон поцеловал руку Октавии и удалился, чтобы проститься с миледи, ведь никакие уговоры не удержали бы его в доме. Сэру Джасперу он оставил записку и поспешил прочь – к немалому облегчению Трехерна и глубокому огорчению Бланш, которая, впрочем, не теряла надежды предпринять вторую попытку позднее.
– Вон скачет Джаспер, маменька, целый и невредимый! – крикнула Октавия часа два спустя, когда вышла на террасу, которую миледи мерила шагами чуть ли не с той минуты, как уехал ее сын.
С улыбкой невыразимого облегчения Октавия стала махать брату носовым платком. Лошадиные копыта уже выбивали отчетливую дробь по главной аллее, и Джаспер в ответ тоже замахал – шляпой и рукой. Обычно он спешивался у дверей, ведущих в большую залу, но тут, повинуясь порыву, поскакал вдоль террасы, ведь из окна за ним наблюдала миссис Сноудон. Павлины с пронзительными криками бросились врассыпную, один из них заполошно пронесся прямо перед конем, когда сэр Джаспер высвобождал ногу из стремени. Разгоряченный конь ринулся к террасе, взбежал по низким широким ступеням, потащив всадника за собой, налетел на препятствие в виде перил, поскользнулся – и рухнул прямо на своего хозяина.
Тем, чьих ушей коснулся вопль леди Трехерн, никогда уже не суждено было его забыть. Слуги и гости высыпали из дома, и вот какая картина им предстала: Октавия отчаянно пыталась совладать с перепуганным конем, а миледи сидела на каменных ступенях, поместив себе на колени окровавленную голову сына.
Бесчувственное разбитое тело внесли в дом. Несколько часов прошли в попытках спасти молодую жизнь всеми способами, какие только предлагают наука и практика. Однако усилия оказались тщетны, и к закату стало ясно: сэр Джаспер умирает. Он пришел в сознание и даже мог говорить; смущенным взором он скользил по лицам, что склонились над ним, и как будто боролся с неким желанием, которое было сильнее боли и все еще не подпускало к нему смерть.
– Пусть придет Морис, – наконец вымолвил Джаспер.
– Милый брат, я здесь, – раздался голос Трехерна, почти невидимого в тени портьеры.
– Ты всегда рядом, когда нужен мне. Из скольких переплетов ты выручал меня… Но сейчас ничем не поможешь!
Слабая улыбка, возникнув при воспоминаниях о прошлом, растаяла. Стон вырвался из груди Джаспера, и он заговорил с поспешностью:
– Медлить нельзя! Я должен признаться, пока не поздно. Сам Морис ничего не скажет – так всю жизнь и будет тащить бремя позора, лишь бы не запятнать мое имя. Позовите Эдит, пусть она услышит правду.
Миссис Сноудон явилась. Покоясь в материнских объятиях, в одной руке держа руку своего кузена, другой рукой гладя склоненную головку сестры, Джаспер вкратце поведал тайну, под гнетом которой провел целый год.
– Это моя вина, это я подделал дядюшкину подпись, когда проигрался в пух и прах – настолько, что не посмел бы признаться матушке и растратить изрядную долю состояния. Я обманул Мориса, убедил его, что чек – не подложный. По моему требованию Морис представил этот чек и получил деньги, и все как будто сошло мне с рук. Я уже считал себя спасенным, когда дядюшка своими путями выяснил правду и, вообразив, что подпись подделал Морис, лишил его наследства. Сам я узнал об этом уже после дядюшкиной смерти, когда было слишком поздно. Я повинился перед Морисом, и он простил меня. Вот что он сказал: «Я теперь беспомощный калека; мне нечего терять и не на что надеяться. Скоро я буду забыт всеми, кто меня знал, так что пусть подозрения или позор, если таковые возникнут, по-прежнему относятся ко мне. Ты же иди своим путем – богатый, счастливый, родовитый, незапятнанный». Матушка, я это принял от Мориса, потому что ни он, ни я тогда не знали, сколь многие наслышаны о деле с чеком, сколь многие считают виновным Мориса.
– Успокойся, Джаспер, забудь. Я в силах снести позор, я обещал твоему дражайшему отцу быть тебе преданным другом всю жизнь. Я всего-навсего исполняю обещание.
– Так и есть, Господь тому свидетель. Но моя жизнь на исходе, и я не могу умереть, не очистив твое имя. Эдит, я сообщил вам только половину правды, и вы использовали бы сведения против Мориса, не отправь к вам некий ангел вот эту девушку, дабы она растрогала ваше сердце. Вы, как умели, загладили свою вину, так позвольте мне сделать то же самое. Матушка! Тави любит Мориса, Морис ради меня рисковал жизнью и подставил под удар свою честь – вознаградите его!
Сэр Джаспер хотел соединить руки сестры и кузена, но ему не хватало сил. Миссис Сноудон пришла на помощь. Миледи склонила голову в знак молчаливого согласия, и лицо умирающего просияло радостной улыбкой.
– Еще одно признание, и я буду готов, – сказал сэр Джаспер, глядя снизу вверх на женщину, которую любил всеми силами своей неглубокой натуры. – Вы, Эдит, просто поддались капризу, для меня же все было серьезно до горечи. Я любил вас, хоть это и грешно. Пусть ваш супруг простит меня – передайте, что я предпочитаю умереть, чем жизнью своей тревожить покой достойного человека. А теперь поцелуйте меня – всего один раз. И сделайте все, чтобы генерал был счастлив – ради моей души.
Полная раскаяния, Эдит Сноудон коснулась холодных губ, и в этом поцелуе заключались и нежность, и клятва исполнить мольбу умирающего.
– Тави, душенька, и брат мой Морис! Да благословит Господь вас обоих. Прощайте, матушка. Морис будет вам лучшим сыном, чем был я.
И сэр Джаспер, до последнего верный себе в неуемной бесшабашности, усмехнулся, кивнул, словно обращаясь к некоей бесплотной сущности, и умер, успев сказать шутливым тоном:
– Ну, святой отец, указывайте дорогу. Я иду за вами.
* * *
Год спустя, в один и тот же день, в одной и той же церкви состоялись сразу три бракосочетания. Морис Трехерн, теперь вполне здоровый, повел под венец свою кузину. Наградой Бланш Тальбот за терпеливую осаду стала безоговорочная капитуляция Фрэнка Эннона, а майор Ройстон немало позабавил общественность, во всеуслышание признав, что угодил в подчинение к резвой Розе. Свадьбы играли в поместье Трехернов, бывшем аббатстве, и ни единый потусторонний гость не испортил тройного веселья, ибо призрак аббата навеки покинул северную галерею.
Затерянные в пирамиде, или Проклятие мумии
Глава I
– А это что такое, Пол? – спросила Эвелин, открыв шкатулочку тусклого золота и с любопытством рассматривая ее содержимое.
– Это семена неведомого египетского растения, – отвечал Форсайт. При виде алых семян в протянутой к нему беленькой ладошке его загорелое лицо внезапно помрачнело.
– Откуда они у тебя? – продолжала девушка.
