86 лет, 9 месяцев, 8 дней
Воскресенье, 18 июля 2010 года
Бедный Фредерик! Он пришел сегодня утром (праздник!), чтобы у моего изголовья исполнить самую невыносимую часть своей работы: объявить прогноз на будущее. Как к этому ни подойди, после определенного возраста это всегда — смертный приговор. Я упростил ему задачу: Ну, так что, Фредерик? Сколько нам осталось? Это было ассоциативное «мы»: все же он — мой врач. С химиотерапией год, без — полгода. Плюс-минус. Мы обсудили с ним химиотерапию — ее положительные и отрицательные стороны. В сущности, это — продукт потребления, как любой другой. Лишних полгода жизни, что ценно само по себе, но при этом изнурительная анемия, потеря последних волос (это пускай!), возможная рвота и более или менее гарантированная возможность того, что моя старая кровь найдет силы для восстановления без тех незрелых клеток. Рвота, которую, по мнению Фредерика, можно в расчет не принимать, решила всё. Рвота повергает меня в ужас. Это выворачивание наизнанку, когда ты превращаешься в какую-то кроличью шкурку, всегда вызывало у меня стыд и приводило в бешенство. Не стоит рисковать. Мона не заслужила, чтобы я покинул ее в дурном расположении духа. Значит, обойдемся без химии. Есть еще одно решение проблемы — переливание крови. Оно подхлестнет меня. Его действие длится до следующей процедуры, пока можно будет продолжать. Что касается конца — окончательного, — то, что бы я ни выбрал, химию или переливание, главное уже выбрано, а что это будет конкретно — кровотечение, спровоцированное отрывом бляшек, какая-нибудь инфекция, вызванная несостоятельностью белых кровяных шариков, пневмония например («Pneumonia is the old man’s friend»[43], как говорят англичане), или медленная смерть от истощения с полным набором пролежней, при этом на больничной койке, что лишит меня компании моей Моны, — это дело случая. Я предпочел бы банальную ночную остановку сердца. Умереть во сне — мечта для того, кто всю свою жизнь совершенствовался в искусстве засыпания.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 10 дней
Вторник, 19 июля 2010 года
Это колдовство, которое ничто не в силах развеять (движение Моны, когда она проходит между дверью и книжным шкафом), я смог снова ощутить благодаря удаленной катаракте. Операция сделана уже много лет назад, но я до сих пор ощущаю ее благотворное действие. Почему я ничего не написал о ней здесь? Потому что встал тогда под знамена Фанш, и у меня были занятия посерьезнее, чем этот дневник.
Жизнь меркнет, думал я, живя за занавесом своей катаракты. Свет незаметно угасал. Теряя очертания, мир вокруг меня терял и свою реальность. Постепенно исчезала четкость. Существа с неясными очертаниями превращались в идеи. Глаза обо всем составляли свое мнение. Я считал, что вижу, как мы считаем, что понимаем. После смерти Грегуара серый туман сгустился еще больше. Я блуждал в мутном, все более непроницаемом облаке и дожидался слепоты, как дожидаются сна. Но Фанш рассудила иначе. С этими птичьими пленками на глазах ты похож на старого слепого пса! Давай, шевелись, фугасик! Катаракта! Подумаешь! Операция! Быстро! В наши дни это ерунда!
Так я снова оказался на операционном столе с обездвиживающей уздечкой на голове, и чей-то скальпель стал копаться в моем глазу, как в яйце, сваренном всмятку. На следующий день, когда мне сняли повязку, я проникся жалостью к врачу: за ночь он постарел лет на двадцать! Потом настала очередь другого глаза, и все то, что я переставал видеть в течение целого ряда лет, вернулось ко мне в одно мгновенье. Свет! Мельчайшие детали! И далекое, и близкое! И четкость, и богатство оттенков! И линии, и вибрация! А разнообразие красок! Безграничное богатство цвета! Ах, как велик мир! Как только я мог позволить угаснуть этим небесам и этим лицам? Не упустить ни капли.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 12 дней
Четверг, 22 июля 2010 года
Переливание крови прекрасно сочетается с образом Дракулы. Я лежу на больничной койке, и в меня по капле вливают чужую кровь. Я бы, конечно, предпочел улететь в ночь, напившись допьяна крови трех дежурных медсестер, досуха выжатых мною, но после легализации вампиризм потерял все свое очарование. И потом, у меня больше нет зубов. Так что по капле, и точка. Маргерит предложила вставить мне в уши свой айпод — чтобы не так было скучно лежать. Она предварительно начинила его Шекспиром и Малером. Нет-нет, малышка, не хочу отвлекаться, мне никогда не делали переливания крови, я хочу слышать, как падают капли, и отмечать каждое улучшение. А у нас для тебя сюрприз, объявляет Фанни, за тобой приедет мама! Только не говори ей, что мы тебе это сказали, ладно? Сюрпризы радуют главным образом тех, кто их готовит. Мама? Ах, Лизон! Лизон вернулась из поездки? Раньше срока? Может, и Брюно тоже придет? Попахивает концом.
Переливание оказалось долгой историей. Кровь капает медленно, усыпляюще. Мое воскресение наступит не сразу. Даже лучшему из нас на это дело понадобилось три дня. В полусонной голове вертятся всякие глупости, мозг вяло играет сам с собой. На память приходит слово «миелобласт». Я думал, что «бласт» — это ударная волна. Нет, это смертоносные клетки, бласты, миелобласты… На книжных полках — полчища тараканов… Они смазывают крылышки книжной кровью и выставляют антенны… Видишь, видишь? Это бласты…
* * *
86 лет, 9 месяцев, 15 дней
Воскресенье, 25 июля 2010 года
Мне вспоминается фраза того музыканта, мимолетного ухажера Лизон, он вусмерть накачивался наркотиками, и Мона как-то попросила его описать «в подробностях», что он чувствует после дозы героина. Тот долго думал, а потом нежным голоском (я никогда не встречал парня, настолько чуждого всякой агрессивности) ответил: После дозы? Ах, все сразу становится ясно и понятно! Как будто сам Господь Бог держит тебя на руках и баюкает. Так вот переливание крови производит на меня точно такое же действие. Я как новорожденный на руках у Господа Бога! Как иначе описать этот приток жизненных сил в бескровное тело? Самое настоящее воскресение. И все как-то… не знаю… невинно, все ново. Не ожидал такого эффекта, ну да мы и рождения своего не ожидаем! Сказать «улучшение» — это ничего не сказать. Улучшение… Они говорят: после переливания вам станет лучше, но я не «лучше» себя чувствую, я заново родился! Живой, ясно мыслящий, уверенный в себе, мудрый — вот каким я себя чувствую! На руках у Господа Бога. С которых мне все же хочется слезть, чтобы взобраться по лестнице к себе в спальню. Что я снова стал делать со вчерашнего вечера. Наша спальня, мой кабинет, мои тетради… Надо еще позаниматься бумагомарательством, написать заметки для Лизон. Потому что в последние дни у меня не было сил и двух слов связать. Только сделал кое-какие пометки. А теперь — воскресение! Скажем честно, на двадцать лет я, конечно, себя не чувствую. Тех двадцати лет уже нет, а вместе с ними ушли в небытие и шестьдесят следующих. Нет, я воскрес таким, каким и был, сегодняшним, восьмидесятишестилетним, и все же я — как новенький. Исцеление без долгого выздоровления, без нового привыкания к жизни. В общем, допинг. Доза.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 16 дней
Понедельник, 26 июля 2010 года
До самого конца мы остаемся детьми нашего тела. Растерянными детьми.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 19 дней
Четверг, 29 июля 2010
Сегодня утром, когда я брился, разглядывая в зеркале торчащее ухо, которое мне так и не удалось исправить и о котором я упоминаю здесь впервые, откуда-то из детства всплыл смешной эпизод. Я пожаловался на ухо папе. Он спросил, что в нем меня не устраивает. Оно не такое, как другое! И что же в нем такого необычного по сравнению с другим? Этот ответ меня и рассмешил. А потом папа принялся рассуждать о симметрии: Природа терпеть не может симметрии, мой мальчик, она никогда не допускает этой вкусовой ошибки. Ты был бы поражен невыразительностью абсолютно симметричного лица, если бы, конечно, тебе такое встретилось! И тут в разговор вступила Виолетт, которая, слушая нас, ставила цветы в вазу на камине: Ты что, хочешь быть похожим на камин? На этот раз рассмеялся папа. Свистящим смехом, какой был у него в последние недели жизни… Ему оставалось жить столько, сколько сегодня остается мне.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 21 день
Суббота, 31 июля 2010 года
В ресторане, где мы отмечаем мое воскресение, я поздравляю Фредерика с удачным выбором донора: Кровь свеженькая, как молодое вино! Он переглядывается с Лизон. Мы с Моной улавливаем мысль, что кроется в молчании этих двух любящих умниц: пусть порадуется, это ведь ненадолго, действие переливания скоро кончится.
* * *
86 лет, 9 месяцев, 22 дня
Воскресенье, 1 августа 2010 года
Из душа голышом выскочила Фанни. Ох, прошу прощения! — воскликнула она. Придя в себя от этого чудного зрелища, я подумал об ужасе, охватившем меня как-то вечером (мне было тогда десять лет), когда, войдя в ванную комнату, чтобы почистить зубы, я застал там маму, совершенно голую, вылезавшую из ванны. От удивления, а может быть, от испуга она обернулась и стояла прямо передо мной, нагая, расплывчатым силуэтом в облаке пара. Я как сейчас вижу ее стройное тело с тяжелыми грудями (сейчас оно кажется мне телом очень молодой женщины), с порозовевшей от горячей воды кожей, ее приоткрытый от изумления рот, широко раскрытые глаза, а за ней — запотевшее от пара зеркало умывальника. Я вскрикнул и быстро снова захлопнул дверь. И лег спать, не почистив зубы, охваченный поистине священным ужасом. Хотя в то время мне еще ничего не было известно ни о застигнутой во время купания Диане, ни об Актеоне, разорванном его же собаками. В тот вечер мама не удовольствовалась обычной проверкой издали, хорошо ли я улегся, она пришла ко мне и поцеловала в лоб, а потом дважды повторила: «Ах ты, мой мальчуган», — и погладила по голове.
