древ. – герм. baer. Тяжелее всех оковы, надетые на человека насильно, против воли его, оковы, из которых он постоянно и всегда напрасно старается вырваться на свободу. Таково положение не только раба, пленника или даже преступника, приговоренного законом, но и свободного, по-видимому, человека – горемыки, угнетенного нуждами, болезнями и горестями. Нет ему нигде простора; закован ли он в цепях, окружен ли стенами узницы (вязенья) или связан по рукам и ногам обстоятельствами, – его жизнь невольно становится ему обузой.
Эти вещественные или нравственные цепи, соединяя (conjungere) и прикрепляя человека к местам и лицам, от которых он не в силе оторваться, такое насилие естественно переходит для него в нестерпимое иго – санскр. юга, юдж, кроатск. юк, нем. Joch, лат. subjunijere, jumentum, jugum. От понятия связывающих узлов родилось и понятие узкоты (узость). Рабы в Риме и Германии носили короткие и узкие платья и обстриженные волосы, между тем как человек свободный носил длинные волосы и широкие длинные платья. Чувство страха угнетенного раба или пленника, сжимая сердце его боязнью и испугом, конечно, вполне соответствует физическому его стеснению – узкоте, почему и доныне у чехов слово это выражает собою страх, точно так же санскр. ag – узко; нем. enge (узко), когда Angst, bange принимают значение страха, как и латинск. angor и axcietas, и франц. angoisses; у нас же от слова уз, переходом з в ж (так же, как гуж и областное ужище – веревка), появляется и слово ужас. Вообще чувство страха производит на человека сильное нервное и умственное напряжение, Spannung, от которого легко разгорается его впечатлительное воображение (мчта – мечта) до такой степени, что ему появляются призраки и пугающие его видения; почему от Spannung, как замечено выше, происходит и слово Gespanter. Не лишена некоторой вероятности догадка, что и наше пугать, испуг – пугалище, имело в первоначальном смысле своем значение навязывания или напряжения, если сравнить его с древ. – герм. poug (boug) – обруч (малорос. пуга: «ходит Илья на Василья, носит пугу житяную») и русским пук – связка, от которого как предмета, служащего к прикреплению, Шимкевич производит и пуговицу. Средину между физическим связыванием тела и нравственными узами, как бы переход от одного к другому, представляют нам в народных суевериях предания про волшебные узы и чары. В них есть отчасти и вещественное окружение человека начертанием чародейного круга, пляской или обходом вокруг него; но сущность этих чар не в самом веществе окружающего и связывающего предмета, но в их сокрытой от нас силе; «В моих узлах сила могучая! заговариваю заговор мой крепко-накрепко! слово мое крепко, навеки ненарушимо»; «А будь мое слово сильнее воды, выше горы, тяжеле золота, крепче алатырь-камня, могучае богатыря» и пр. и пр.
Можно бы в разных таинственных действиях колдунов, кудесников и магов всей Европы найти множество примеров естественного окружения; припомним только здесь необходимую осторожность при ожидании расцвета папоротника в Ивановскую ночь, состоящую в том, чтоб очертить его кругом и стать самому в этот круг, дабы нечистая сила не могла схватить цветок. При язвах и поветриях существует как в Германии, так и у нас в России древний обычай ночного таинственного опахивания села, т. е. все женщины села, взяв с собою плуг, обходят с ним ночью с разными обрядами кругом всего села; это не что иное, как окружение села той же предохранительной чертой. Обвод мертвой рукой (т. е. рукою, отрезанною от туловища) – магическое средство, употребляемое в особенности сказочными разбойниками для погружения обведенных в непробудный мертвенный сон. Если заблудится кто-нибудь в лесу, говорят, что его леший обошел, поверие, прямо также указывающее на какое-то таинственное окружение со стороны последнего, от которого иначе нельзя избавиться, как перекувыркнувшись через голову, что, в свою очередь, такое же колесообразное движение. В соприкосновении с этим поверьем о леших находится, вероятно, и выражение узел связать, т. е., плутая по лесу, возвратиться к тому же месту, откуда пошел. Разного рода наслания и навязывания бед и болезней заговорами или дурным глазом, выражения: привить болезнь, навязала ме се болесть, лихоманка привязалась и пр., точно так же как и возбуждения страстной любви (очаровать, обворожить, привязать к себе) одинаково носят в себе смысл какого-то таинственного обвития, окружения и насильственного стеснения человека. Но как в жизни вместе с болезнию нам дано и лекарство, вместе с злом и способ предохранения, то и самое колдовство, вредя человеку, так же умеет и отвратить от него этот вред, избавить его от наговорных чар: «чем ушибся, тем и лечись». Вот почему главное противодействие и предохранение против всяких уз и оков чародейства именно и состоит в вещественных навязах или на– узах, одаренных также чародейной силой, которые суеверный человек с условными заговорами и обрядами навязывал себе на разные части своего тела.
В чешском языке встречаются слова navuzy и navazy в одинаковом смысле с русским наузы. «Mater Verborum» сохранила нам даже самое название чародейки, привязывающей наузы – navasac, употребительное теперь в общем смысле чародейки, ведьмы, равно как и самое действие навязывания – navazovati – значит колдовать. По-польски naviazanie имеет смысл вреда и денежной пени (виры, Schmerzgeld): obwiazek – volum, точно как и нем. Verbindlichkeit; наконец, и выражение – заклинаю тебя на всем обвязанным (obwiasac) явно указывает на всю ценность и святость этих науз. Из самого слова наузы догадываться можно, что они состояли из нескольких узлов: «Навяжу я раб (такой-то) на пяти узлах всякому стрельцу немирному, неверному, на пищалях, луках и всякому оружию»; или «вы узлы заградите стрельцам все пути-дороги, замкните все пищали, опутайте все луки, повяжите все ратные оружия: в моих узлах сила могучая» и пр.; или «в моих узлах зашиты злою мачехой змеиные головы» и пр. Между симпатическими средствами, употребляемыми до нашего времени, и не в одном простом народе, есть также средство навязывать на шею против горловой боли красную шерстяную нитку на девяти узлах. Вспомним еще здесь гадание по узлам, и мы должны будем сознаться, что и доныне живет у нас полная вера к древним наузам, даже в высших слоях нашего общества.
Если перейдем мы теперь от чародейских науз, имеющих силу и значение не в веществе и форме своей, но в сокрытой силе чар, к тем вещественным предметам и украшениям, которые служат нам олицетворениями отвлеченных идей, принявших в нашем уме значение связи, навязы или союза, то убедимся, что все их влияние состоит во внешней форме и ценности материала, из которого они составлены. По форме своей принадлежат сюда все согнутые линии (в противоположность прямым линиям), стремящиеся соединиться и
