Наконец, есть еще одно, причем самое знаменитое определение. Оно было предложено в 1994 году Рабочей группой по экзобиологии. Это комитет NASA, в состав которого входил биохимик Джеральд Джойс, являющийся советником Астрокосмического агентства по вопросам внеземной жизни. Члены Рабочей группы решили сформулировать определение жизни, чтобы говорить об этом феномене более предметно[613]. Позднее Джойс повторил это определение во введении своей книги, и оно получило широкую известность[614].
Итак, вот как звучит определение, данное NASA: “Жизнь – это самоподдерживающаяся химическая система, способная к дарвиновской эволюции”. Оно во многом совпадает с определением Просса – во всяком случае на концептуальном уровне. В обоих особая роль отводится способности живого сохранять свое постоянство, а утверждение о “способности к дарвиновской эволюции” корреспондирует с тем, что Просс говорит о “реакции репликации”. Но есть между ними и небольшое различие: определение NASA упоминает саму эволюцию, в то время как Просс рассматривает молекулы в ее основе. Однако непонятно, означает ли слово “система” отдельный организм или их группу[615]. Это достойно обсуждения, поскольку, скажем, единственный кролик сам по себе является живым, но “участвовать в дарвиновской эволюции” без второго кролика другого пола ему не под силу. Определение Просса это игнорирует.
Общая проблема всех этих определений связана с тем, что в их основе лежат представления о земной жизни, – нам неизвестно, насколько жизнь в целом может быть изменчива. Необходима ли для жизни ДНК? Необходимо ли ей что-то наподобие ДНК? Насколько обязательно использование именно соединений углерода и воды, возможно ли участие других соединений? Наши определения жизни непременно должны все это учитывать[616].
Однако есть тут и более глубокая проблема. Дело в том, что строгое разделение живого и неживого может оказаться невозможным. Почему бы, в качестве альтернативы, не предположить, что Вселенная попросту устроена иначе? Что сама концепция жизни связана с нашими субъективными представлениями о реальности, а не с чем-то объективным? Вот электрон, например, имеет очень строгое и совершенно универсальное определение, и это значит, что электрон – явление реальное и конкретное. А теперь вспомните о широком спектре поведения человека. Нередко мы делаем выводы вроде “это нейрологически типично, а то аутично” или “этот человек наслаждается алкоголем, а тот – алкоголик”. Эти различия существуют, но оцениваем мы их чисто субъективно. Различие между живым и неживым может точно так же зависеть от нас самих. Эта идея не нова: многие из используемых нами представлений являются размытыми. В своей “Современной утопии” научный фантаст Герберт Уэллс предлагает читателю поразмышлять о слове “стул”[617]:
Когда-то кто-то говорит “стул”, он представляет себе некий средний и заурядный стул. Но соберите воедино все разнообразие стульев, вспомните о кожаных креслах, обеденных и кухонных стульях, раскладных креслах, креслах-кроватях, стоматологических креслах, тронах, бархатных театральных креслах, обо всякого рода сидениях и грибовидных выростах, торчащих из пола на Выставке искусств и ремесел, и вы поймете, насколько разнородные предметы объединяет в себе это простое понятие.
Быть может, нам стоит просто смириться с этой нечеткостью. Некоторые современные ученые считают, что “провести «естественную» границу между живыми и неживыми системами невозможно”[618]. Вместо этого мы можем оценивать, насколько тот или иной объект является живым, с помощью так называемой нечеткой логики, которая, отказываясь от жесткой дихотомии истина/ложь, использует утверждения с варьирующей степенью утвердительности. При этом вместо “живого” и “неживого” мы можем использовать некую шкалу “степени живости”[619]. Сазерленд, Просс и еще один их коллега применили этот подход к проблеме возникновения жизни[620]. Они сделали вывод о том, что “жизнь могла формироваться постепенно, проходя через ряд стадий с разной степенью «живости», а не в результате одного резкого перехода”. Подобные промежуточные состояния можно назвать “почти живыми”[621]. В эту “пограничную зону” следовало бы поместить и современные вирусы, и конструкции вроде протоклеток Шостака[622].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Такой подход “с плавным переходом” кажется гораздо более убедительным, чем попытки обозначить четкое разделение. Живой, в полном смысле этого слова, организм будет соответствовать определениям NASA или Шостака, в то время как “условно живой” протоорганизм – нет.
И наконец – что значит для нас новое понимание жизни?
Первое, что нам следует усвоить: жизнь, вероятно, не будет вечной – даже если забыть о нашем стремлении самоуничтожиться. По мнению космологов, сменяющихся поколений звезд будет не так уж много – это связано с продолжающимся распределением массы по Вселенной. Пройдет энное количество миллионов лет, и материя окажется слишком разреженной для того, чтобы когда-либо вновь сконденсироваться в звезды. Вселенная станет холоднее и темнее, поэтому планеты с твердой поверхностью окажутся неспособны стать домом для новой жизни. С этой точки зрения мы живем в особый период истории Земли: в ту непродолжительную эпоху, когда в отдельных уголках Вселенной может появиться жизнь, – прежде чем все и навсегда станет абсолютно неинтересным.
Это пугающий и глубоко пессимистичный взгляд на наше будущее. Похоже, космология уверяет нас, что мы – в какой-то очень далекой перспективе – обречены. Разумеется, мы можем фантазировать о могущественных технологиях будущего вроде путешествий через червоточину во Вселенную помоложе. Но, быть может, нам стоит принять собственную обреченность и научиться с этим жить. В диалоге из фильма “Мстители: Эра Альтрона” (который в целом вообще-то оставляет желать лучшего) есть одна неожиданно глубокомысленная фраза. Андроиду по имени Вижен говорят, что человеческому роду предначертано погибнуть. Он отвечает: “Да. Но ведь прекрасное не может быть вечным”. Даже если человечеству и осталось недолго, мы все-таки можем стать немного добрее и научиться чему-то, чем сможем гордиться, – до того, как исчезнем.
Когда люди слышат о теории эволюции и о своем происхождении от обезьян, рыб и – в конечном счете – от бактерий, они зачастую реагируют на это с неприязнью. Им кажется оскорбительным и даже грязным и низводящим нас до животных то, что по своей сути мы – лишь надстройка над шимпанзе. Еще больше усугубляет ситуацию то, что наше происхождение может быть связано с некоей первобытной жижей у подножия вулкана, которая вдобавок источала сероводородное зловоние.
Но на все это можно смотреть иначе. Химические вещества в основе жизни настолько широко распространены именно потому, что когда-то образовались в недрах звезд, а звезды – они повсюду. Самопроизвольная сборка этих соединений в живые клетки представляет собой небольшое нарушение второго закона термодинамики, что сначала стало возможным и потом получило развитие лишь на нашей маленькой сине-зеленой планете. Все уровни нашей природы тесно связаны с фундаментальными строительными блоками Вселенной и ее законами. Предлагаю снова прислушаться к словам Карла Сагана: “Мы являемся способом космоса познать себя”. И пусть мы даже являемся чем-то малым, но при этом мы – часть неделимого целого.
Возможно, именно мы – то самое важное, что есть в нашей Вселенной (если только не отыщутся другие одушевленные существа, с которыми в этом случае мы обязаны держаться как с равными). Ведь если бы нас не существовало, некому было бы населить собой Вселенную и восхищаться ее красотой – а разве смысл абсолютно всего не заключается как раз в этом? Сознанием обладают только живые существа, и мы – то единственное средство, с помощью которого Вселенная может придать чему-либо значение. У неодушевленной материи и энергии не существует никакой цели до тех пор, пока ее не увидит одушевленное существо вроде нас. Мне нравится отрывок из эссе Иоганна Вольфганга Гёте[623], где он описывает возвышенное удовольствие, которое приносит чувство единения с Вселенной[624]:
