Ей вывели коня. Сильного коня, которым можно только мужской рукой управлять. Княгиня, отстранив жестом воеводу, пожелавшего ей помочь в седло забраться, легко сделала это сама. Холодное, словно восковое лицо ее совершенно не отразило какой-либо натуги или напряжения, будто было лишено жизни и обыкновенных человеческих чувств.
Дражко тоже запрыгнул в седло, чтобы быть рядом с Рогнельдой.
— Позволь мне, воевода и соправитель княжества, действовать по своему усмотрению.
Князь удивленно смотрел на нее, не понимая, что задумала Рогнельда. Он не сказал ни слова, но она прочитала вопрос в его глазах и произнесла холодно, бездушно:
— Дай мне сотню дружинников.
— Сотню? — не понял Дражко. — Зачем?
— Як вечеру соберу тебе большой полк.
Он даже засмеялся внутренне такой наивности. Но не возразить не мог, как опытный воин, как воевода.
— Где же ты соберешь большой полк? Рядом с городом нет ни одной дружины. Я отослал гонцов на границу с лютичами и с ляхами, чтобы снять оттуда почти всех для защиты Рарога.
— Я соберу, — настаивала Рогнельда. — Отберу дружинников у бояр. Они не посмеют отказать мне и тем четверым, кто будет стоять за моей спиной.
Дражко обернулся, услышав стук копыт по камням. Из распахнутых ворот дворцового двора строем выехало четверо стражников с копьями наперевес.
— Стражники? — не понял он, опять хотел улыбнуться, но сдержался, потому что было в движении стражников нечто угрожающее и казались они великанами из жутких басней[40]. — Бояре испугаются стражников? Ты не понимаешь, чего хочешь, княгинюшка…
Она посмотрела мрачно, как густая ночь после новолуния, когда не видно на небе и следа бледного серебряного диска[41].
— Это те четверо, которые подняли на копья герцога Гуннара. Они теперь всегда будут со мной. Это моя личная стража. Нет сейчас силы, пойми, княже, которая сможет остановить меня. Дух Гуннара вселился в мое тело, но действует он по моим позывам и по моему разуму. Я заставлю бояр повиноваться мне. Хочешь, Дражко, со мной поезжай. Сам увидишь. Дай мне сотню дружинников. Не дашь, я поеду и без них…
Дражко вдруг осознал. Голос этот… И Дражко сразу поверил, что дух Гуннара вселился в нее. Только Гуннар мог так смотреть, так поступать. «Черный коршун», «датский коршун» — так звали его. Только Гуннар мог так говорить. Ровно, без интонаций, без эмоций, словно во рту у него лежат и никогда не тают кусочки льда. Муж Рогнельды правит в «соколиной стране», в городе, носящим имя «сокола», он сам — «славянский сокол». А кто она? Она дочь «коршуна» или она жена «сокола»?
Дражко испугался княгини… Он, воин с первых самостоятельных шагов в жизни… Он, не однажды водивший полки в самую кровавую сечу… Он ни за что не захотел бы стать врагом этой женщины. И еще воевода испугался, потому что она перестала быть собой. Той Рогнельдой, которую он, никак не показывая своих чувств, пряча их под завесой шутливых усов, любил.
Тоскливая, невыносимая жалость к княгине подступила вдруг к горлу и сжала его спазмами, мешая дышать. Дражко готов был сделать сейчас все, лишь бы вернуть ей прежний дух, голос, взгляд. Но он оказался не в силах ничего изменить. Может быть, Годослав, когда вернется, сможет растопить этот лед, но не он, не Дражко. Дражко это не дано…
Дружина стояла рядом. Воины все слышали. Они, мужчины, прошедшие вместе с воеводой много схваток и сражений, принявшие на свое тело множество ударов и ранений, смотрели на эту женщину-повелительницу не с уважением, как того требовало ее положение, но со страхом. И готовы были подчиняться ей, как подчинились бы Дражко, как подчинились бы самому Годославу, но не из любви, а из страха.
И воевода решился. Он поднял руку и подозвал к себе старого сотника.
— Попробуем… Остальные пока свободны. Как я говорил… По домам, попрощаться с семьями…
Рогнельда, похоже, и не сомневалась, что все будет так. Но и радости не показала. Восковое лицо без эмоций, ледяные бесчувственные глаза, бесстрастный равнодушный голос.
— С кого начнем? — спросила.
— Мистиша все затеял. Он сам у нас в подвале. Пожалуй, с его двора…
Она даже не кивнула. Просто слегка дернула поводьями, давая волю коню. Задержавшийся было от растерянности Дражко, сразу догнал ее. Рогнельда не знает в Рароге ни одного дома, кроме Дворца Сокола. Значит, ему указывать путь.
— Надо послать дружину вперед, — и не скомандовала, и не предложила она. Не было в словах даже интонации живого человека. — Пусть перед нашим приездом разобьют ворота.
Сотник ехал рядом и все слышал. Дражко кивнул ему. Часть дружины ускакала вперед.
— Кто у Мистиши дома?
— Сын должен быть. Бойко.
— Сколько ему лет?
— Мой ровня. Может, чуть моложе.
Рогнельда помолчала, принимая решение.
— Он и ответит за своего отца, как я отвечаю за своего. Едва кавалькада свернула на нужную узкую улицу, как десяток дружинников подступил с бревном к воротам большого боярского двора. Створки распахнулись со второго удара, как раз, когда Рогнельда вместе с Дражко подъехали. Сразу за воротами оказались рогатки. В большом, чуть не больше дворцового, дворе, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами, стояли готовые к бою пешие боярские дружинники. Дражко воеводским взглядом определил: не менее двухсот человек. По донесениям соглядатаев, дружинников должно быть триста. Значит, еще сотня, скорее всего, конных, прячется за воротами в дворовых постройках.
Рогнельда сделала знак рукой, запрещающий дружине воеводы следовать за ней. Только сам Дражко и четверо стражников, все так же держа копья в боевой готовности, въехали во двор и встали перед строем. Стражники копьями раздвинули рогатки.
— Так вы встречаете свою повелительницу? — холодно спросила княгиня.
Ей никто не ответил.
— Где боярский сын? — голос обжигал черным льдом и придавливал непоколебимой, уверенной, жестокой властностью.
Пауза длилась минуту. Потом раздвинулись щиты, и вперед вышел сын Мистиши — воин в дорогих золоченых доспехах, с мечом, рукоять которого украшена самоцветами. Дражко брал его с собой в поход против лютичей и убедился что Бойко способен свои доспехи и оружие тщательно беречь не только от воров, но и от боя. Трудно ждать, что сын в отсутствие отца окажет сопротивление. Может быть, потому Дражко и выбрал для начала этот дом.
— Я забираю твою дружину на защиту княжества от внешних врагов, — ничуть не сомневаясь, что имеет право так поступать, более того, уверенная, что ее послушаются, сказала Рогнельда. — Ты сам, — она даже руку не подняла, просто глазами показала, — отправляйся сейчас же во Дворец. У нас в подвалах сыро и холодно. Отнеси теплую одежду отцу. Скажешь сотнику стражи, что я велела. Ему в клети до приезда Годослава сидеть. Казнить его будут потом, прилюдно…
