— Я не возражаю против брака с лордом Гербертом, — лгу я, — но должна тщательно все обдумать. Вы же понимаете, что мой предыдущий опыт был… крайне плачевен. Я должна убедиться, что могу доверять графу.
«Это был шедевр дипломатичности», — отмечаю я про себя.
— Конечно, моя дорогая леди, конечно. Но позвольте на правах более старшего и опытного дать вам совет: вам стоит довериться графу, ибо брак этот принесет вам неоценимые преимущества. К тому же лорд Герберт — красивый молодой человек. Я знаю, вы когда-то были с ним счастливы.
Я проклинаю себя за то, что в свое время откровенничала с Джейн Дормер.
— С тех пор прошло уже пять лет, сэр, и тогда мы были еще совсем детьми. Что значат детские привязанности?
— Увы, миледи, боюсь, когда речь заходит о таких браках, личные соображения должны уступать место высокой политике, — назидательно изрекает Фериа. Меня начинает раздражать его уверенность, будто у женщины не хватит мозгов самой обдумать подобное положение дел.
Граф чувствует мое настроение.
— Не думайте, что я вам не симпатизирую или не понимаю, что ее величество относится к вам недостаточно почтительно, — мягко говорит он.
— Меня это сильно задевает, — признаюсь я. — Новая королева явно не питает ко мне любви.
Тут Дормер толкает меня в бок:
— Перемените тему!
Я бросаю взгляд туда, где под балдахином сидит королева с лордом Робертом Дадли, который хозяйским жестом опирается на трон. Елизавета смотрит на меня, и на ее лице застыло враждебное выражение. Наверняка, с ее точки зрения, я веду себя вызывающе, открыто беседуя с испанским послом.
— Позвольте пригласить вас, миледи? — говорит Фериа и ведет меня туда, где дамы и кавалеры танцуют модный танец бассе.
Однако королева не сводит с меня холодного подозрительного взгляда.
Незадолго до Рождества я встречаюсь с несколькими лордами и членами Совета, которые наперебой осыпают меня комплиментами. Похоже, Фериа неплохо поработал. А может быть, Пембрук запустил слух, что народ намеренно вводят в заблуждение и мои шансы стать наследницей гораздо выше, чем это считают многие.
Помня о враждебном отношении королевы, я стараюсь, чтобы меня как можно меньше видели в обществе Фериа. Когда мы встречаемся, то говорим недолго, и наши беседы сводятся к обмену любезностями и его заверениям в том, что он делает для меня все возможное. Потом как-то раз он сталкивается со мной, когда я в одиночестве бреду по аллее, держа в руках еловые ветки, которые наломала в болотистой глуши парка Сент-Джеймс.
— Приветствую вас, миледи. Позвольте словечко? — Он изысканно кланяется. — Здесь нас никто не услышит.
— И все равно я должна быть осторожна, — отвечаю я. — Но прошу вас, говорите, сэр.
— Можно узнать, что вы решили относительно брака? Не хочу оказывать на вас давление, но дело весьма важное.
— Я это понимаю, — говорю я. — Но не хочу торопиться, ибо должна быть уверена, что поступаю правильно.
— Разумеется, миледи, я вас вовсе не тороплю. Я прошу вас только об одном: не давайте Пембруку окончательный ответ, предварительно не посоветовавшись со мной.
— Хорошо, — обещаю я, зная, что не сдержу слово.
— Я уверен, вы сами прекрасно сознаёте: самое главное в вашем положении — это не брак, а религия. Вы — надежда католиков во всем мире, в особенности в Англии, где, как они опасаются, им все труднее будет отправлять свои религиозные обряды. Я знаю, как нелегко вам оставаться католичкой при дворе королевы Елизаветы, но я прошу вас также не помышлять о перемене религии без предварительной консультации со мной. Поверьте мне, король Филипп понимает ваше затруднительное положение и желание облегчить себе жизнь, приняв протестантизм.
Я соглашаюсь и с этим, а потом поспешно прощаюсь с испанцем, сказав, что меня могут хватиться, если я немедленно не вернусь.
Фериа считает меня убежденной католичкой. Он и не догадывается, что в основе всего лежат чисто прагматические соображения.
Я прикидываю, что может произойти, если я вновь стану протестанткой. Король Филипп, как и его посол Фериа, наверняка отвернутся от меня. А вот Пембрука это не смутит, поскольку некоторые члена Совета предпочтут наследницу-протестантку. С другой стороны, королева Елизавета ясно дала понять, что любого наследника — будь тот протестантом или католиком, — даже собственного ребенка она будет рассматривать как соперника. Поэтому пока я ничего не теряю, оставаясь католичкой.
Я подозреваю, что все эти разговоры о моем замужестве дошли до Елизаветы, потому что в один прекрасный день ко мне является лично сэр Уильям Сесил,[56] государственный секретарь ее величества, один из наиболее влиятельных людей в стране, мнением которого королева дорожит.
— Миледи, — говорит он (его удлиненное, с тонкими чертами лицо бесстрастно, всевидящие глаза под тяжелыми веками смотрят настороженно), — ее величество просила меня довести до вашего сведения, что, учитывая ваше происхождение, вы не должны выходить замуж без ее согласия, под страхом самого строгого наказания.
Это серьезный удар, особенно если вспомнить, чтó совсем недавно решили мы с Недом; и после такого предупреждения я пребываю в полном смятении. Я так надеялась — мы оба надеялись, — что Елизавета благословит наш брак, если об этом убедительно и дипломатично будут просить наши матери. Но теперь я начинаю опасаться, что наши надежды были тщетными. Неужели мы с Недом попали под подозрение? Но каким образом? Мы были очень осторожны…
— Я покорная слуга ее величества, — чуть запинаясь, отвечаю я. — И поверьте, я не имею намерений выходить замуж. — Я жалею, что солгала, но уже поздно. Сказанного не воротишь. И внезапно мне приходит в голову, что теперь королева вообще не позволит мне выйти замуж — никогда и ни за кого. Это ужасная перспектива, и мне необходимо заверение, что я не обречена на жизнь девственницы. — Может быть, ее величество сама желает предложить мне кого-либо в супруги? — с надеждой спрашиваю я.
— Нет, миледи, не желает, — безапелляционно заявляет сэр Уильям.
И, изобразив едва заметный поклон, он удаляется, прежде чем я успеваю задать еще какой-нибудь вопрос. После его ухода я принимаюсь отчаянно рыдать. Мое сердце принадлежит Неду, одному только Неду. Он — мой герой, моя жизнь, моя радость. Я не просто хочу выйти замуж, я хочу выйти за него.
Но постойте! Видимо, мои перспективы в один прекрасный день оказаться на троне все-таки вполне реальны. Единственное препятствие этому — Елизавета, которую, к слову, многие не считают настоящей королевой, потому что она незаконнорожденная и вдобавок протестантка. Ее корона с самых первых дней в опасности. И потом, Елизавета ведь может умереть молодой. Или скончаться при родах… если только она вообще выйдет замуж. Нет, Господь свидетель, я ни в коем случае не желаю ей ничего плохого, но… Возможность стать королевой так заманчива, и, пожалуй, это было бы только справедливо после того, что случилось с Джейн. Я не прошу чужого, а лишь претендую на то, что принадлежит мне по праву. Я признаю первенство Елизаветы по закону. И никоим образом не замышляю измену.
И все же нелюбовь королевы ко мне очевидна. Сегодня, на церемонии коронации, Елизавета в очередной раз это продемонстрировала. Если во время коронации королевы Марии я занимала почетное место, то теперь меня оттеснили на второй план, не проявив должного уважения к моему статусу особы королевских кровей. Ко мне относятся так, будто я простолюдинка.
Облаченная в тот же красный бархат, что был на мне пять лет назад, я сижу в компании дам в повозке за королевой. Передо мной, заметьте, едут десятки придворных дам на лошадях с красными бархатными седлами. Я по праву должна находиться перед ними! Когда мы оказываемся в аббатстве, я, в диадеме и платье с длинным шлейфом, иду рядом с другими дамами двора в длинной процессии далеко от королевы. Ах, какое чудовищное оскорбление!
Кейт
Январь — февраль 1484 года, Вестминстерский дворец
Не успели в двенадцатую ночь счастливо завершиться йольские[57] возлияния в Вестминстере, как из Франции прибыло сообщение, что Генрих Тюдор ездил в собор в Ренне, где дал торжественную клятву возложить на себя корону Англии и жениться на старшей дочери Эдуарда IV, Елизавете Йорк, объединив таким образом дома Йорков и Тюдоров. Его сторонники, среди которых немало перебежчиков, поклялись Генриху Тюдору в верности и принесли ему оммаж, словно он уже стал королем. Они дали обет вернуться в Англию и сбросить с престола короля, которого с удовольствием именовали «тираном Ричардом».
Король немедленно назвал все претензии Генриха Тюдора на трон несусветной глупостью, но тем не менее, узнав эту новость, сильно помрачнел. И для Кейт это стало настоящей катастрофой.
