Впереди шла командир полка. Она шла во главе строя. Вела своих однополчан в воспоминания.
А следом, замыкая строй, шли представители многих школ страны, которые носят имя нашего полка, или наших героев, или только-только знакомятся с историей полка. Они ловили каждое слово ветеранов. Им самим пока нечего вспоминать. Но они приехали, чтобы увидеть летчиц, прочувствовать мысли, которые владели комсомольцами в минуты тяжелейших испытаний. Потому-то они слушали.
Вот строй приостановился у клуба, и все хлынули в здание. Рассевшись в зале, мы продолжали свои дружеские беседы. Но вот все стихло. На сцену поднялось командование полка.
Начальник штаба Ирина Ракобольская громко подает команду:
— Встать! Смирно! — И по всей форме докладывает командиру Е. Д. Бершанской, подполковнику в отставке, о традиционном сборе ветеранов.
После рапорта мы садимся, стараясь не хлопать сиденьями. Я внимательно разглядываю всех. Мне кажется, что мало изменилась Бершанская. Статная, спортивная фигура. А ведь ей почти 70 лет. У нее спокойные, плавные движения. Такой же она была на фронте. Во всяком случае, казалась такой. Теперь-то я понимаю, что это было внешнее спокойствие. Как трудно было оставаться спокойной, когда, к примеру, на Кубани сгорело в одну ночь четыре самолета, погибло сразу восемь девушек. Как трудно быть спокойной, когда провожаешь свой полк на сильно укрепленные цели врага, зная, что кто-то уже не вернется. Как трудно ждать на земле! Я откровенно любуюсь и горжусь своими однополчанками.
Собрание ведет заместитель командира полка С. Т. Амосова, которая до войны водила пассажирские самолеты. Она, разумеется, не была моей подругой. Слишком большая воинская дистанция разделяла нас. Но мне в ней нравилось все: и осанка, и женственность, и строгость, и удивительное свойство понять «желторотиков», кто пришел в армию, перешагнув только-только школьный порог. Она всегда четко умела организовать боевую работу и сама летала много, около шестисот боевых вылетов сделала.
Я с удовольствием смотрю и на Ирину Ракобольскую — высокую, статную, с карими насмешливыми глазами. Годы мало изменили ее. Но она сумела многое успеть, став доктором наук. В годы войны она была куда строже. Правда, к этому обязывала ее сама должность начальника штаба полка.
Рядом сидит Евдокия Борисовна Пасько, мой штурман эскадрильи. Многие годы она преподает высшую математику в Московском высшем техническом училище имени Баумана. Пасько молчит, строго поглядывая на всех, словно на своих студентов. А мне чудится далекий ее голос из прошлого: «Запомните, штурманское дело — это прежде всего точность, четкость и ясность. Помните, не летчик ведет самолет, а штурман. Летчик его только пилотирует. И бомбит тоже штурман».
Герой Советского Союза Пасько никогда не распекала подчиненных за допущенную оплошность. А ошибки, конечно, случались. Не всегда были удачными боевые вылеты. Иной раз все, казалось, сделал штурман, чтобы бомбы попали в цель, но набежало облако не вовремя или качнуло самолет разорвавшимся снарядом — и цель оказалась непораженной. Пасько подробно разбирала все ошибки, допущенные экипажами.
Я часто думаю, почему это память согревает меня, хотя она способна и жечь? Да, наверное, потому, что я и сегодня встречаю своих боевых друзей, донесших эстафету благородства и живого примера действенной доброты.
Среди моих однополчанок есть и доктора наук, и кандидаты, и простые работницы... Да разве дело в том, кто кем стал? Главное — каким остался, сколько доброты несешь людям. Сгоревшая вместе со своим самолетом при выполнении боевого задания под Новороссийском Тамара Фролова как-то на комсомольском собрании говорила: «После войны человек будет другим. Так много люди повидали смертей, крови, мерзости всякой, что просто невозможно после войны злобствовать, подличать, завидовать. Нельзя будет обидеть женщину, ребенка, инвалида...» Голос Тамары звенел в тесной, полутемной землянке и убеждал меня поверить в то, что человек будет жить по Закону (его напишут с большой буквы), когда можно будет обратиться даже к незнакомому, если плохо, и попросить: «Друг! Помоги...» И я клялась: если останусь живой, то всегда буду ценить любую возможность активности; радоваться любому случаю помочь человеку, поддержать его в беде.
Многие мои боевые подруги до последнего дыхания оставались на боевом посту. Он же есть, этот пост, и сейчас, когда идет такая обостренная идеологическая война. И баррикады сегодня проходят через умы и сердца. Не военные — нравственные. Они разделяют людей вопросом: как жить, как делать дело? До самой смерти замполит полка Е. Я. Рачкевич тормошила нас и писала в письмах: «Выступаешь ли перед молодежью? Если не мы, то кто?..» Давно похоронили мы Е. Я. Рачкевич, нашу «мамочку». Вспомнив ее, я невольно улыбнулась, представив, как сейчас она выступала бы перед нами: «Девушки! Мои дорогие девчата!»
А рядом с этими седыми «девчатами» — внуки. Евдокия Яковлевна Рачкевич накануне войны закончила адъюнктуру Военно-политической академии. Защиту диссертации отложила «на после войны». Когда Герою Советского Союза М. Расковой поручили сформировать женскую авиачасть, батальонный комиссар Рачкевич стал у нее комиссаром формирования, а затем возглавила политическую работу в нашем полку.
В войну, бывало, доставалось мне от нее: то форму нарушу, то без спроса отлучусь, то пререкаюсь с кем-то, то не по форме обратилась... Распекает, увещевает, убеждает. Увидит, что насупилась, и скажет так ласково: «Ну, что примолкла? Вот кончится война, девушки, я возьму Олю за руку и сама отведу в театр. Ты обязательно будешь артисткой!» И забывается обида. Улетучивается...
Последние перед смертью годы она была очень больна и, несмотря на это, находила силы поддержать «своих деточек» и словом, и делом. Она часто выступала перед молодежью. Много ездила, чтобы найти места гибели наших летчиц. А найдя, организовала перезахоронение с воинскими почестями. Это благодаря Е. Я. Рачкевич в нашем полку нет без вести пропавших. В одном из писем она мне писала: «За прошедший год мне пришлось выступить 212 раз. Разыскала 12 могил. В Крыму я нашла место гибели Жени Рудневой и Паны Прокопьевой...»
А теперь нет нашей «мамочки», как и Кати Тимченко, моего наставника по штурманской, кандидата технических наук. И кто скажет, у всех ли оставшихся сегодня в живых хватит сил прийти на следующую встречу? Уходят из жизни мои друзья, израненные осколками, простреленные пулями, контуженные в катастрофах, истощенные блокадами и концлагерями. Сердца, исполосованные войной, перестают биться. Никто никогда не сочтет наши потери. Пули той войны настигают и сегодня...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
