– И что? – задает мама болезненный вопрос. – По девкам скакать перестал?
– Да я первый оторву ему яйца, если посмеет так обидеть мою девочку. Я его сразу предупредил. Хочешь гулять – пошел вон из ее жизни. С работы не выгоню, чем смогу помогу, но разбивать дочери сердце не позволю.
Тихо сижу, слушаю и поражаюсь тому, как это бывает, когда у тебя нормальный отец. Камаев тоже не подарок. Он ведь практически подложил под меня дочь, чтобы заключить выгодный союз, но смог осознать, принять и понять ее точку зрения. Помог Геру, когда все от него отвернулись. Стало стыдно, что давно не был у друга. Так замотался со своими проблемами, что даже не звонил ему. Нужно будет обязательно извиниться, когда все это закончится.
Мы припарковались у небольшого ресторанчика в спальном районе города. Запертые металлические ворота, пыльные окна и табличка «Продается» встретили нас своим мрачным видом. Почувствовал себя, будто в шпионском кино. Камаев сделал звонок, и из-за угла одноэтажного кирпичного здания к нам вышло шкафообразное тело, чтобы проводить внутрь через заднюю дверь.
В еще более мрачной обстановке, чем снаружи, стало совсем неуютно. Хаотично разбросанная мебель, накрытая уже не очень белыми простынями, тусклый свет от лампочки, и Амиров-старший собственной персоной восседает за барной стойкой с бутылкой воды. Мужчина, вызывающий одним своим видом желание либо уйти, либо дать ему в морду, а лучше сначала второе, а затем первое, внимательно изучил всех пришедших на встречу.
– Отец уже ищет тебя, ты в курсе? – и, не дав ответить, продолжает: – Не удивлен, что именно ты предал его. Я предупреждал Михаила, что своих детей нужно лучше воспитывать, – скривился он.
– Знаем мы твое воспитание, – мать не стала больше его слушать.
Макс с грохотом, поднимающим пыль со стойки, бахнул перед Амировым папку.
– Ознакомьтесь. Если все верно и договоренности соблюдены, подписывайте и переводите деньги, затем Стэфан поставит свою подпись, – ледяной тон Шевцова уделал даже этого монстра.
Мужчина оценил и открыл пакет документов.
Почти два часа он вчитывался в каждую букву, затем передавал каждый лист своему юристу, который, как оказалось, тоже приехал. Все досконально изучили, до запятой. Но подкопаться было не к чему. Макс шикарен в своей работе. Амиров поставил подписи на каждом из множества документов. На его роже сияет довольная улыбка. Он давно ждал этого. И вот жирный куш в его загребущих руках. Бизнесмен и просто редкостная сволочь перевел деньги на счет Макса. Сумма и правда оказалась очень приятной. Она окупила все наши затраты и осела приятным остатком, который поможет окрепнуть и развиваться, не боясь гнева родителя.
Получив подтверждение от друга, я поставил и свой автограф везде, где необходимо.
– Не жалко? – из-под темных бровей изучающе смотрит на меня Амиров, пока я заканчиваю с бумагами.
– Нет, – пожимаю плечами. – Готово, – откладываю ручку.
– Благодарю, – вновь неприятная улыбка на его лице. Отец Германа протягивает мне руку.
– Воздержусь, – скривился в ответ, вызывая его смех.
– Гордый мальчишка, – он даже не обиделся. – Поехали, обрадуем Михаила.
На трех машинах мы въехали на территорию современного офисного здания. На самый верхний этаж небоскреба поднялись трое: я, мама и Амиров.
– Здравствуй, папа, – натянул привычную для отца улыбку на свое лицо, входя в его кабинет без стука.
Там, как мы и предполагали, кипит работа. Только вот никто не ожидал моего появления, да еще и в такой компании.
– Партнер, – улыбаясь еще шире, подал руку моему отцу Амиров.
Тот непонимающе уставился на нас, но руку пожал, скорее автоматом, потом отдёрнул как ужаленный. Амиров протянул ему папку с копиями подписанных документов. Их мы сделали по дороге.
– Так это ты? – в его глазах не просто удивление. В них шок. Зрачки стали просто огромными, он даже дышать перестал. Все время собранный, все вечно контролирующий Михаил Реваль встал в ступор, поняв, кто его обыграл.
– Это мы, – отвечаю ему и иду к двери, чтобы позвать маму, которую мы оставили в коридоре. На сладкое, так сказать.
– Все вон! Пошли все вон, я сказал!!! – орет он на сотрудников так, что аж окна в просторном кабинете задрожали.
Хватает папку, начинает нервно ее листать. Бледнеет, глядя на своего нового ключевого партнера. Фактически совладельца бизнеса, который может влиять на принятые решения и вообще активно участвовать в его развитии. Его взгляд мечется от меня к матери, потом к Амирову и вновь возвращаются ко мне.
– Стэфан… Стэфан… – повторяет он мое имя. – Как же я проглядел? Недооценил сопляка! – отец делает шаг мне навстречу.
Мама пытается встать вперед, но кто ей позволит! Я закрываю хрупкую, но невероятно сильную женщину собой.
– Только попробуй, – обманчиво спокойно говорю родителю. – Я не Кристиан. Всегда считал тебя лишь человеком, а иногда… – жестко усмехаюсь. – И им не считал. Все кончено. Мы выкупили свою свободу. Радуйся. У тебя есть сильный партнер, который поведет твой бизнес… Ну куда-нибудь точно. Мне плевать! Возомнил себя вершителем судеб, папа? Не прокатило, извини. Это тебе за всех нас: за маму, которую ты предал и унизил; за брата, которого ты считал личной вещью; за Милли, жизнь которой тебя вообще не касается, и за многих других, кого до этой минуты ты держал в страхе, считая деньги наивысшей ценностью. Пусть так и будет, – пожимаю плечами. – Счастливо оставаться, – разворачиваюсь, чтобы уйти, но тут мама не выдерживает.
Она обходи меня и дает самому Михаилу Реваль звонкую пощечину.
– Это тебе за Кристиана, – шипит она, словно разъяренная кошка.
Новая пощечина, и глаза отца налились кровью от злости.
– А это за Стэфана! Не смей трогать моих детей! Я уничтожу даже то, что у тебя еще осталось! – с гордо поднятой головой она уходит, не видя, как вмиг постаревший мужчина опускается задницей на край стола, понимая, что лишился семьи и вскоре лишится всего остального, если не выйдет как-то договориться с Амировым.
– Пока, – я вновь по-детски улыбнулся, помахал рукой папе и вышел следом за потрясающей женщиной, являющейся нашей мамой.
Мы молча спустились вниз. Так же молча сели в машину, где нас уже ждал Камаев. Я взял в ладони дрожащие мамины руки и впервые за все это время увидел, как она плачет. Тихо, не проронив
