— Алтин.
Алтин улыбнулся. Его лицо мерцало отсветом экрана.
— Да, я. А вы думали кто?
— Кто-то другой?
— Да.
— Нет.
— И вы смотрите этот фильм?
— Да.
— Это же не в Англии. Здесь все происходит в Турции.
— Я знаю.
Несколько человек из ближайших рядов на них зашикали, требуя вести себя потише. Белокурую певицу нашли в одном из больших городских водоемов. В Бинбирдиреке. Он бывал возле него. Монтаж создавал иллюзию большего водоема, чем он и был в действительности.
— Мы пересядем к вам, — прошептал Алтин.
Он согласно кивнул.
Алтин сел справа, а его друг занял оставшееся пустым место слева от него. Алтин шепотом представил друга. Его звали Йавуц. По-английски тот не говорил.
Он нехотя пожал Йавуцу руку.
После этого знакомства было трудно сосредоточиться на фильме. Он искоса поглядывал на Йавуца. Тот был примерно его роста и возраста, но это можно было бы сказать о половине мужчин Стамбула Ничем не примечательное лицо, влажно искрящиеся отражением света экрана глаза.
Килинг карабкался по каркасу здания, строившегося на крутом склоне холма. На заднем плане змеился Босфор, холмы азиатского берега застилал туман. В нем было что-то очень нетрогательное, свойственное каждому турецкому лицу. Он никак не мог определить, что это такое: какая-нибудь слабость костяка — может быть, скул; или резко очерченные вертикальные линии от глазниц к уголкам рта; или сам рот — узкий, прямой, малоподвижный. Возможно, какая-то трудно уловимая дисгармония всех этих элементов.
Йавуц. Распространенное имя, как сказал почтовый служащий.
В последние минуты фильма шла борьба между двумя фигурами в костюмах скелетов, истинного и ложного Килингов. Один из них сорвался со стальных балок недостроенного здания и разбился. Наверняка тот, что менее ловок, — но был погибший настоящим или поддельным Килингом? И поди знай, который из них напугал певицу в спальне, задушил пожилого доктора, украл саквояж?
— Вам понравилось? — спросил Алтин, когда они давились в толпе покидавших зал зрителей.
— Да, понравилось.
— И вы понимали, о чем говорят?
— Кое-что. Вполне достаточно.
Алтин перекинулся несколькими словами с Йавуцем, который повернулся затем к своему новому другу из Америки и быстро заговорил по-турецки.
Извиняясь, он отрицательно замотал головой. Алтин и Йавуц засмеялись.
— Он говорит, что у вас с ним одинаковые костюмы.
— Да, я обратил на это внимание, как только включился свет.
— Куда вы теперь, мистер Харрис?
— Который час?
Они уже вышли из кинотеатра. Дождь сменила морось Алтин посмотрел на часы:
— Половина восьмого.
— Тогда я должен идти домой.
— Мы заглянем к вам и прихватим бутылку вина Как?
Он бросил на Йавуца отсутствующий взгляд. Йавуц улыбнулся.
А когда она придет вечером, постучит в дверь и станет звать Йавуца?
— Не сегодня, Алтин.
— Нет?
— Я плоховато себя чувствую.
— Да?
— Слабость. Жар Болит голова. — Он положил руку на лоб и действительно ощутил жар и головную боль — Как-нибудь в другой раз Извините.
Алтин скептически передернул плечами.
Он пожал руку Алтину, потом Йавуцу Наверняка оба подумали, что он решил поставить их на место.
Возвращаясь домой, он двинулся окольным путем, стараясь избегать темной стороны улицы. Впечатление от фильма держалось подобно вкусу ликера, оно подбадривалось ритмом уличного движения, углублялось светотенями, которые создавали подфарники автомашин и свет из окон магазинов. Однажды, выйдя из кинотеатра на 8-й улице после просмотра французского фильма «Жули и Джим», он вдруг обнаружил, что дорожные указатели Новой Деревни переведены на французский; теперь, по законам той же магии, ему казалось, что он понимает обрывки разговоров прохожих. Смысл отдельных фраз регистрировался его сознанием с самоочевидностью, для которой не требовалась интерпретация «факта». Каждый узелок языковой системы без необходимости объяснения становился на свое место. Каждый нюанс взгляда или интонации основательно, подобно хорошо скроенному костюму, укладывался в рамки данного момента, данной улицы, характера освещения.
Опьяненный этим фантастическим сопереживанием, он повернул наконец на свою неосвещенную улицу и едва не прошел мимо женщины, которая, как и любой другой предмет сцены, прекрасно соответствовала тому углу, где несла свою вахту; он просто не заметил ее.
— Вы! — воскликнул он и остановился.
Они стояли в метре друг от друга, внимательно разглядывая один другого. Видимо, она была менее готова к этой встрече, чем он.
Ее густые волосы были зачесаны от низкого лба назад жесткими волнами и сплошной массой обрамляли худое лицо. Изрытая оспинами кожа сморщилась концентрическими складками вокруг тонких губ. И слезы — да, слезы — как раз в этот момент покатились из уголков уставившихся на него глаз. В одной руке она держала маленький сверток из газеты, перевязанный шпагатом, а другой сжимала бесконечное нагромождение своих юбок. Вместо пальто она была закутана в несколько слоев легкой одежды. Шевельнулась слабая эрекция, и он ощутил шероховатость хлопчатобумажной ткани нижнего белья. Он покраснел. Однажды, когда он читал издание Краффта-Эбинга в бумажном переплете, произошла та же самая, очень смутившая его, вещь. В тот раз причиной послужило описание некрофилии.
Боже, подумал он, вдруг она заметила!
Она что-то шептала, опустив глаза. Ему, Йавуцу.
Пойти домой… Почему он не приходит?.. Йавуц, Йавуц, Йавуц… она нуждается… и его сын…
— Я не понимаю вас, — настойчиво возразил он, — ваши слова лишены для меня смысла. Я американец. Мое имя — Джон Бенедикт Харрис, не Йавуц. Вы ошибаетесь, неужели не видите сами?
Она кивнула головой:
— Йавуц.
— Не Йавуц. Йок! Йок! Йок!
Он разобрал слово, которое означает «люблю», но не вполне именно это. Она покрепче подхватила складки всех своих юбок и подняла их, чтобы показать ему тощие лодыжки в черных чулках.
— Нет!
Она издала стон.
— …жена… его дом… Йалова… его жизнь.
— Черт побери, идите прочь!
Рука отпустила юбки и, метнувшись к его плечу, вцепилась в дешевую ткань. Другая рука пихала ему сверток. Он попытался оттолкнуть ее, но она цеплялась яростно и пронзительно выкрикивала его имя: Йавуц!
Он ударил ее в лицо.
Она упала на мокрый булыжник. Он попятился. Грязный сверток остался в его левой руке. Она поднялась на ноги. Слезы бежали по вертикальным складкам от глаз ко рту. Турецкое лицо. Из одной ноздри медленно капала кровь. Она пошла прочь в направлении Таксимы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
