Пробовал Иван просить инспектора, а тот и глазом не моргнул:
— Знать ничего не знаю, забраковала область твои бумаги. Езжай сам и доказывай, где воевал. У тебя, как мне сообщили из военкомата, нету даже медали «За победу над Германией». Нету ведь?
— Ну… нету, а что из этого? Мы, по-твоему, за медали германца прогоняли с нашей земли и победили? — возразил Иван Васильевич и собирался что-то добавить, однако не успел. Ошурков с непонятной радостью воскликнул:
— То-то же! Медали нет, а ты себя за фронтовика выдаешь. Нехорошо, нехорошо, Иван Васильевич, себя и детей позоришь. За самозванство-то и привлечь к ответственности могут. Меня возьми: у меня медаль имеется, все чин по чину.
Что верно, то верно: медаль, которой не было у Ивана, имелась у человека, знавшего о войне, может быть, из газет, кино, книг и по скупым рассказам фронтовиков. Да разве Иван ведал о том, что нужна ему медаль? А если бы и знал, так все равно не стал просить ее и сам грудь подставлять.
Снова хлопотать — сам неграмотный, а детей совестно впутывать. Они-то при чем тут? Отступился он, в самом себе перемог горькую обиду.
Появилась в райсобесе внимательная женщина Антонина Карповна Рукавишникова. Каким уж чутьем — ей одной ведомо! — угадала она, что Иван Васильевич фронтовик. Много раз советовала поехать на комиссию в военный округ. Чего бы стоило ему туда съездить, не больно и далеко, да так и не собрался. Жена начнет бранить Ивана, а он вдруг заскрипит зубами:
— А тебе-то что? Поди, тоже медалью надо доказывать? Ежели я неграмотный, стало быть, ранения печатью надо заверять, да? Я что, виноват, если меня не убило, а только искалечило? А немец, он что, гадал, кого убить, кого инвалидом изладить?
— Отец, так тебе же люди добра желают. Неуж Карповна не знает, что говорит? И неужто не поймешь: не могут они тебя без документов перевести в инвалиды войны, — переходила на мирный лад Варвара, но Иван не сдавался:
— Люди, люди… Вон был в военкомате капитан Бельский — тот и верно добра желал. А почему? Да потому как сам всю войну по окопам прошел, сам пехотинец-«кочколаз». Ведь охлопотал он мне документы, а этот Ошурков устряпал их куда-то… Не поеду оголять свое увечье!
Смирилась Варвара — бог с ним. Вечно упрямый, вся Микитинская порода у них такая. Однако Рукавишникова не забывала, нет-нет да при встрече напомнит ей о комиссии.
— Ну хоть бы какую-нибудь бумажку найти, что Иван Васильевич воевал! — искренне огорчалась Рукавишникова.
И вот не какая-то бумажка, а похоронная нашлась, сама похоронная нашлась, сама похоронная… С печатью, с подписью командира части. Грешно и радоваться находке, да Варвара, мысленно укоряя себя, не могла скрыть радости ни от мужа, ни от соседей и односельчан. Пока шла на автостанцию, чтобы отвезти похоронную в райсобес, завернула по пути на почту и там, притворно поохав на здоровье, как бы вскользь упомянула о похоронной бумажке. Потом в сельмаг зашла и там невзначай рассказала о находке и причине поездки в город.
А когда утешила себя и устала от разговоров, то оказалось — первый рейс она пропустила и придется ехать в обед. Но Варвара была довольна: пусть знают люди, что ее Иван не по тылам отирался, а воевал и даже погибал, и он фронтовее, пожалуй, кое-кого из сельских инвалидов. Вон Семен Бурков в руку ранен. Чего уж тут хорошего, беда и только! Но здоровехонек он, краснолиц. А ее Ивана три раза контузия шмякнула, не считая осколков и пуль. И похоронная есть — в сумке лежит, в две газеты и чистый платок завернута и на случай ненастья в непромокаемый мешочек завязана-ухоронена.
Отдала Варвара похоронную лично в руки Антонине Карловне и прослезилась: до того чистосердечно обрадовалась Рукавишникова находке, не меньше чем сама Варвара. Из своего кабинета вышла, дверь не закрыла и на глазах Варвары обошла всех сотрудниц отдела, всем показала похоронку, будто и помнят они какого-то там Ивана Васильевича.
Сидела Варвара на стуле в кабинете заведующей и плакала. Плакала потому, что на свете есть душевные люди…
Чего бы ей сегодня волноваться? Вызвали Ивана, ясное дело, неспроста, да и понятно зачем: видно, похоронка-то сгодилась, и теперь ему пенсию новую назначат. А все равно не найдет себе места Варвара: к окнам в горницу сами ноги несут, и все смотрит и смотрит она на висячие переходы над речкой Барневкой, все ждет — не покажется ли на них Иван?
К вечеру усталость одолела Варвару и веки сами слипались. Ушла она в комнату-боковушку, прилегла на кровать и забылась. Не слыхала, когда сбрякали воротца калитки, тявкнула и радостно заскулила каштановая собачонка Венерка, когда Иван с трудом осилил крутое крыльцо и стукнул дверью сеней. Не слыхала, когда он просунул голову в кухню и позвал:
— Мать, а мать, где ты?
Проснулась и ойкнула Варвара, когда свежим воздухом опахнуло лицо из распахнутой двери боковушки. За порогом, опираясь на палку, стоял Иван, глядел на нее и как на едучем дыму, тер глаза кулаком.
— Ты што, ты што, отец? — вскинулась с кровати Варвара.
Иван ничего не ответил; губы скривились и дрожали. Он опустился на порог, а Варвара спрыгнула с кровати, подбежала к мужу и схватила его за плечи:
— Ну, чего, чего ты? Да говори, что там тебе сказали? Если пенсию не добавили, так чего горевать, проживем с этой, дольше жили и не замерли.
Иван долго не мог справиться с собой, а, когда унял дрожь в теле, прошептал:
— Добавили, мать, пенсию, в два раза больше добавили и вот путевку в санаторий вырешили. И три медали райвоенком выдал, погляди-ко! — улыбнулся Иван, пытаясь достать из кармана свои награды.
— Пу-у-тев-ку! — изумилась Варвара. — Какую еще путевку?
— В санаторий, в Литву. Город-то мудрено называется. Дру-дру-друс-ки-нен-кайте, кажись.
— Путевку… — машинально повторяла жена и недоверчиво смотрела на мужа. Тот виновато улыбался, как бы извинялся, что вот не ей, а ему ни с того ни с сего впервые за семьдесят лет дали бесплатную путевку в санаторий. И дорога тоже за счет государства.
Иван сидел на пороге, а Варвара стояла над ним и не знала, что ей делать. А как опомнилась и поверила его словам, отвернулась и перекрестилась:
— Дай-ко бог здоровья и долгие лета Антонине Карповне!
— При чем тут бог? Не богу, а государству нашему надо спасибо сказывать! Знамо дело, и таким людям, как Рукавишникова. Их бы нам побольше! — перебил жену Иван, однако она уже не слушала мужа. Варвара помогла ему подняться и разуться, кинулась на кухню собирать ужин, на бегу включила электрический чайник. Лет десять назад они бы с Иваном бутылочку красного на радостях распечатали, и сейчас в подполе-голбце стоит «кагор», да они давно пьют только чай с вареньем.
