СПРАВЕДЛИВЫЙ ПРИГОВОР. Алоиз Тендер приговорен к расстрелу за ношение оружия.
«У НИХ ТАМ ЧТО-ТО ИСПОРТИЛОСЬ. НИЧЕГО, ПОЧИНЯТ», — говорит мастер-электрик Теодор У. Питерс.
БЕРЕГИТЕ ПАВИАНОВ, ОНИ — ВАШИ ДОБРЫЕ ДРУЗЬЯ! Резолюция последнего собрания общества покровительства животным.
ФЕРМЕРЫ — НАДЕЖНЫЙ КОСТЯК НАШЕГО ОБЩЕСТВА. Встреча мэра с вождями крестьянской партии.
ВОЛШЕБНИК ИЗ ЛАБОРАТОРИИ НАД ОБРЫВОМ. Сообщения о последних работах по бессветовому выращиванию растений.
СНОВА «ПАДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ»?
У НАС ЕСТЬ БРОНЕВИКИ. Интервью с полицей-президентом.
ХЛОРЕЛЛА НЕ ПАЛЛИАТИВ, А ПАНАЦЕЯ.
АРОН ВЕБСТЕР СМЕЕТСЯ, АРОН ВЕБСТЕР ПОЕТ! Пятнадцатый благотворительный концерт знаменитого комика...
Андрей сгреб всю эту кучу бумаги, скатал в ком и зашвырнул в угол. Все это казалось нереальным. Реальной была тьма, двенадцатый день стоявшая над Городом, реальностью были очереди перед хлебными магазинами, реальностью был этот зловещий стук расхлябанных колес под окнами, вспыхивающие в темноте красные огоньки цигарок, глухое металлическое позвякивание под брезентом в деревенских колымагах. Реальностью была стрельба, хотя до сих пор никто толком не знал, кто стреляет и в кого... И самой скверной реальностью было тупое похмельное гудение в бедной голове и огромный шершавый язык, который не помещался во рту и который хотелось выплюнуть. Портвейн с сырцом — с ума сошли, и больше ничего! Ей-то что, валяется себе под одеялом, отсыпается, а ты тут пропадай... Скорее бы все это разваливалось уже к чертовой матери, что ли... Надоело небо коптить, и шли бы они в глубокую задницу со своими экспериментами, наставниками, эрвистами, мэрами, фермерами, зерном этим вонючим... Тоже мне, экспериментаторы великие — солнечного света обеспечить не могут. А сегодня еще в тюрьму идти, тащить Изе передачу... Сколько ему еще сидеть осталось? Четыре месяца... Нет, шесть. Сука Фриц, его бы энергию да на мирные цели! Вот ведь не унывает человек. Все ему в жилу. Из прокуратуры выперли — партию создал, планы какие-то строит, борьба с коррупцией, да здравствует возрождение, с мэром вот сцепился... А хорошо бы сейчас пойти в мэрию, взять господина мэра за седой благородный загривок, ахнуть мордой об стол: «Где хлеб, зараза? Почему солнце не горит?» и под жопу — ногой, ногой, ногой...
Дверь распахнулась, ахнув о стену, и вошел Кэнси, маленький, стремительный, и сразу видно, что в ярости — глаза щелками, мелкие зубы оскалены, смоляная шевелюра дыбом. Андрей мысленно застонал. Опять сейчас потащит с кем-нибудь воевать, подумал он с тоской.
Кэнси подошел и шваркнул об стол перед Андреем пачку гранок, исполосованных красным карандашом.
— Я этого печатать не буду! — объявил он. — Это саботаж!
— Ну, что у тебя опять? — спросил Андрей уныло. — С цензором поцапался, что ли? — Он взял гранки и уставился в них, ничего не понимая, да и не видя ничего, кроме красных линий и загогулин.
— Подборка писем — из одного письма! — яростно сказал Кэнси. — Передовицу нельзя — слишком острая. Комментарий к выступлению мэра нельзя — слишком вызывающ. Интервью с фермерами нельзя — больной вопрос, несвоевременно... Я так работать не могу, Андрей, воля твоя. Ты должен что-то сделать. Они убивают газету, эти сволочи!
— Ну подожди... — морщась, сказал Андрей. — Подожди, дай разобраться...
Большой ржавый болт ввинтился ему вдруг в затылок, в ямку у основания черепа. Он закрыл глаза и тихонько застонал.
— Стонами тут не поможешь! — сказал Кэнси, падая в кресло для посетителей и нервно закуривая. — Ты стонешь, я стенаю, а стонать должна эта сволочь, а не мы с тобой...
Дверь снова распахнулась. Цензор — жирный, потный, весь в красных пятнах, — загнанно дыша, ввалился в комнату и уже с порога пронзительно закричал:
— Я отказываюсь работать в таких условиях! Я, господин главный редактор, не мальчишка! Я — государственный служащий! Я здесь не для собственного удовольствия сижу! Я похабную ругань от ваших подчиненных выслушивать не намерен! И чтобы обзывались!..
— Да вас душить надо, а не обзывать! — прошипел из своего кресла Кэнси, сверкая глазами, как змея. — Вы саботажник, а не государственный служащий!
Цензор окаменел, переводя налитые глазки с него на Андрея и обратно. Потом он вдруг сказал очень спокойно и даже торжественно:
— Господин главный редактор! Я объявляю формальный протест!
Тут Андрей сделал наконец над собой чудовищное усилие, хлопнул ладонью по столу и сказал:
— Я попрошу всех замолчать. Всех! Сядьте, пожалуйста, господин Паприкаки.
Господин Паприкаки сел напротив Кэнси и, теперь уже ни на кого не глядя, вытащил из кармана большой клетчатый носовой платок и принялся вытирать потную шею, щеки, затылок, кадык.
— Значит, так... — сказал Андрей, перебирая гранки. — Мы подготовили подборку из десяти писем...
— Это тенденциозная подборка! — немедленно объявил господин Паприкаки.
Кэнси сейчас же взвился:
— У нас за вчерашний день девятьсот писем насчет хлеба! — заорал он. — И все — вот такого содержания, если не хлеще!..
— Минуточку! — сказал Андрей, повысив голос, и снова хлопнул ладонью по столу. — Дайте говорить мне! А если вам неугодно, выйдите оба в коридор и препирайтесь там... Так вот, господин Паприкаки, наша подборка основана на тщательном анализе поступивших в редакцию писем. Господин Убуката совершенно прав: мы располагаем корреспонденцией, гораздо более резкой и невыдержанной. Но в подборку мы включили как раз самые спокойные и сдержанные письма. Письма людей не просто голодных или напуганных, а понимающих сложность положения. Более того, мы даже включили в подборку одно письмо, прямо поддерживающее правительство, хотя это — единственное такое из семи тысяч, которые мы...
— Против этого письма я ничего не имею, — прервал его цензор.
— Еще бы, — сказал Кэнси. — Вы же сами его и написали.
— Это ложь! — взвизгнул цензор так, что ржавый винт снова вонзился Андрею в затылок.
— Ну, не вы, так кто-нибудь другой из вашей шайки, — сказал Кэнси.
— Сами вы шантажист! — выкрикнул цензор, снова покрываясь пятнами. Это был странный возглас, и на некоторое время воцарилось молчание.
Андрей перебрал гранки.
— До сих пор мы неплохо с вами срабатывались, господин Паприкаки, — сказал он примирительно. — Я уверен, что и сейчас нам следует найти некоторый компромисс...
Цензор замотал щеками.
— Господин Воронин! — сказал он проникновенно. — При чем здесь я? Господин Убуката — человек невыдержанный, ему только бы сорвать злость, а на ком — ему безразлично. Но вы-то понимаете, что я действую строго в соответствии с полученными инструкциями. В городе назревает бунт. Фермеры в любую минуту готовы начать резню. Полиция ненадежна. Вы что же, хотите крови? Пожаров? У меня дети, я ничего этого не хочу. Да и вы этого не хотите! В такие дни пресса должна способствовать смягчению ситуации, а не обострению ее. Такова установка, и, должен сказать, я с нею совершенно согласен. А если бы даже и был не согласен, все равно обязан, это моя обязанность... Вот вчера арестовали цензора «Экспресса» за попустительство, за пособничество подрывным элементам...
— Я вас прекрасно понимаю, господин Паприкаки, — сказал Андрей с наивозможнейшей сердечностью. — Но вы же видите, в конце концов, что подборка вполне умеренная. Поймите, именно потому, что времена тяжелые, мы не можем поддакивать правительству. Именно потому, что грозит выступление деклассированных элементов и фермеров, мы должны сделать все, чтобы правительство взялось за ум. Мы исполняем свой долг, господин Паприкаки!
— Подборку я не подпишу, — тихо сказал Паприкаки.
Кэнси шепотом выматерился.
— Мы будем вынуждены выпустить газету без вашей санкции, — сказал Андрей.
— Очень хорошо, — сказал Паприкаки с тоской. — Очень мило. Просто очаровательно. На газету наложат штраф, а меня арестуют. И тираж арестуют. И вас тоже арестуют.
Андрей взял листок «Под знаменем Радикального возрождения» и помахал им перед носом цензора.
— А почему не арестовывают Фрица Гейгера? — спросил он. — Сколько цензоров этой газетки арестовано?
— Не знаю, — сказал Паприкаки с тихим отчаянием. — Какое мне до этого дело? И Гейгера когда-нибудь арестуют, допрыгается...
— Кэнси, — сказал Андрей. — Сколько у нас в кассе? На штраф хватит?
— Соберем между сотрудниками, — деловито сказал Кэнси и поднялся. — Я даю метранпажу команду начать тираж. Выкрутимся как-нибудь...
Он пошел к двери, цензор тоскливо смотрел ему вслед, вздыхал и сморкался.
— Сердца у вас нет... — бормотал он. — И ума нет. Молокососы...
На пороге Кэнси остановился.
— Андрей, — сказал он. — На твоем месте я бы все-таки сходил в мэрию и нажал там на все рычаги, какие только можно.
