Разбитое лицо скривилось в смиренной усмешке.
– Нам что. Наши боялки давно все вышли. И вам, ваш-бродь, тоже не след… Хотя, конечно, как Бог рассудит. Господь, Он мастак шутки шутить, а лукавый и того пуще.
Он шагнул назад, явно собираясь этой эффектной фразой закончить разговор. Серж, разозленный до крайности, стремительно склонился с седла и успел поймать его за ворот.
– Ты не юли! Чего хочешь? Зачем меня догонял?
– А вы меня зачем дожидались?
– Я не…
Серж разжал пальцы. Медленно выпрямился. Рябой попятился, едва не рухнул, попав ногой в колею, неуклюже взмахнул руками.
– То-то, ваш-бродь! Ладно, попозжее встретимся, обмозгуем. А может, и нет. Я ж говорю: как Господь…
Он пятился быстро, вдавливаясь спиной в кусты, тонкие ветки трещали, ломаясь, к растопыренным полам зеленой шинели льнули пунцовые листья.
После этой встречи Серж долго еще в каждом, кто попадался на дороге, видел… не Рябого, нет – юнца с прозрачной бородкой, которому зеленая шинель принадлежала по праву. Боялся приглядываться! С чего бы такая дурь – ясно ведь, что человек из могилы не встанет, а в том, что он мертв, Серж сам убедился – на сто процентов!
Да точно ли – на сто?.. Серж не мог ответить на этот вопрос. И гнал его, торопясь отвлечься, с головой влезть в работу. С ней, увы, тоже было не сказать чтоб очень гладко. Вникать в дела прииска оказалось процессом долгим и скучным. Да и непонятного насквозь было более, чем хотелось бы. Емельянов легко и охотно отвечал на вопросы, но ведь не станешь каждый раз к десятнику бегать. Кто хочешь, такое увидев, насторожится. А спрашивать что-то у вернувшегося из Ишима Печиноги… При одном взгляде язык каменеет…
Выручал лес, живая природа, как любила выражаться начитавшаяся романов маман. Постепенно Серж перестал бояться тайги, научился видеть и чувствовать ее живую, могучую красоту. Вымотавшись в бесплодных попытках разобраться в очередном документе, он уходил с прииска по едва заметной тропе. Лес мягкими лапами ступал по душе, снимал раздражение, усталость. Но как-то раз случилось удивительное.
Стайка каких-то мелких птичек с цвирканьем носилась по кустам. Птички в точности повторяли движения друг друга, видимо, готовились к перелету. Серж лег на прогретую осенним солнцем кочку, подложил руки за голову, взглянул в голубое, по-осеннему высокое небо, видное в прогале пожелтелых лиственниц. Наискось пересекая поле зрения, тянул на юг клин важных гусей. Солнце взблескивало на их крыльях маленькими, игольчатыми белыми бликами. А может быть, так казалось от усталости в глазах. Сколько с утра бумаг прочел… А что понял? Интересно, идол сибирский уже догадался обо всем или еще нет? Когда принимал решение, казалось, что сложного? – разберусь за неделю! Но не зря, видимо, их там где-то пять лет горному делу учат…
Кочка под головой тонко пахла пылью и сухим осенним тленом. Серж растер в пальцах былинку, понюхал. Удивительно, какой изящный запах! Несомненно, подлежит немедленному занесению в список благородных.
Внезапный шорох заставил Сержа приподняться и тут же упасть обратно, развернувшись на бок для лучшего обзора. Кто там?! Таежные звери, согласно объяснению все того же Печиноги, осенью сытые и неагрессивные. Возможно, возможно. Но сам-то между тем всюду ходит с карабином, да еще со своей слюнявой псиной… Звери-то не дураки, однако. Одного вида инженера испугаться не грех. А он-то, Серж, безоружен. Лакомый кусочек.
Ого!
Наискосок через поляну, по тропе, с которой недавно сошел Серж, торопливо шел Петя Гордеев. Иногда Петя оглядывался назад, при этом лицо его искажала какая-то неопределенно-мучительная гримаса. Судя по движениям и цвету лица, сын Гордеева был почти абсолютно трезв.
Заметит? Не заметит?
Петя прошел, кусты крушины и бересклета скрыли его невысокую фигуру. Сержа он не то чтобы не заметил, просто не глянул в его сторону.
Серж сел. Очень интересно! Куда ж это он направлялся? И откуда шел? Там, впереди по тропке, только лес, да вроде бы, Емельянов говорил, озеро еще небольшое есть. Да не купаться же Петя ходил! Может, охотился или рыбачил? Но разглядел-то хорошо – у него ни ружья с собой не было, ни ягдташа, ни удочек, да и одет совсем не так, как на охоту-рыбалку ходит. Была какая-то корзина, в которой обычно припасы из лавки или с рынка носят. Но махал он ею так, словно пустая.
Что ж это было-то? Заинтригованный Серж попытался проанализировать и сразу же наткнулся на свое очередное заблуждение: отчего-то казалось, что Петя Гордеев прост, как пресное тесто, и он, Серж, уж давно все про него понял и разгадал. Ан нет! Каков же Петя? Пьет. И что ж с того? Сюда-то, в тайгу, он явно не за штофом ходил. Ходил? Или где-то конь привязан? А может, кто-то Петю ждет? Зачем? По каким делам? У него вроде бы и дел-то никаких быть не может. Получалось, что ничего-то он про Петра Иваныча не знает и даже зацепиться не за что!
Подумав, Серж поднялся на ноги, отряхнул пиджак, вернулся на тропу и направился по прежнему маршруту вперед, туда, откуда пришел Петя Гордеев.
К округлому озеру с двух разных сторон подходили тропа и проезжая, хотя и поросшая травой дорога. И там и там имелись небольшие песчаные пляжи, низкая, кучерявая, утоптанная охотниками и рыбаками трава, кострища, наломанный хворост. Прочие берега густо заросли тростником и камышами. Со стороны дороги, уходя в воду одним концом и образуя своеобразные мостки, лежало толстое, побелевшее от времени бревно.
Серж подходил к озеру аккуратно, сойдя с тропы и медленно продираясь сквозь подлесок. Старался не шуметь, но понимал, что до Чингачгука[3] ему далеко.
Едва выглянул на открытую воду, показалось, что за кустами орешника на том берегу прячется шарабан. Знакомый, прежде уж не раз виденный… Вот сейчас вспомнится чей…
И разом все обрубило, стало не то что неважным, а истерически смешным, как гвоздь в ботинке на фоне Страшного суда.
Серж ощутил, как от возбуждения задрожали губы, прижал к ним вмиг похолодевшие пальцы. Ухватился свободной рукой за подвернувшуюся рябину с прохладной, влажной корой.
Справа, поблизости от камышей, по гладкой поверхности озера медленно плавали огромные лебеди. Много, наверное десятка полтора. Серж никогда не видел столько лебедей разом. За каждым по воде тянулся расходящийся хрустальный след. Следы пересекались, все птицы двигались, грациозно изгибали шеи, выглядели возбужденными, но не испуганными.
– Господи! Господи! – невольно шевельнулись губы молодого человека.
Эта картина – черное зеркало воды, рама из пожелтевшего тростника, белые лебеди с красными клювами, хрустальные треугольники, бесшумно возникающие и пропадающие, – все это даже не было красивым. Это было грозно и торжествующе.
