— А теперь марш в дом, грязнули, — хмурится попечитель, стоит воспитанницам разразиться радостным визгом. — И не забудьте вычистить ногти! Проверю.
Схватившись за руки, воспитанницы уносятся в дом, и шума от них не меньше, чем от стада жеребят.
— Они не будут наказаны?
— За что?
Неопределенно хмыкаю. Было бы желание, а повод найдется. Жерар Мерсье такими вопросами в принципе не задавался.
— Вон той, рыженькой, сколько же ей лет?
— Это Бесси Вейр, ей тринадцать. Сюда попала из тюрьмы Тотхилл Филдз — промышляла воровством в шайке оборвышей. Я посчитал, что пребывание в нашем приюте принесет ей больше пользы, чем тюремное заключение, и взял ее на испытательный срок. Анджела двумя годами старше. До поступления к нам успела побывать в работном доме и согрешила тем, что швырнула в надзирательницу миской, сопроводив выходку предложением — цитирую — «самой хлебать эти помои».
В сжатом виде он пересказывает истории воспитанниц. В приют принимают особ в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, тех, кто еще не закоснел в пороках. Попадаются среди них не только проститутки, но также воровки и попрошайки, служанки, оставшиеся без места, и портнихи, которых нужда выгнала на улицу. Впрочем, все они так или иначе растлены.
Послушала бы Дезире эти речи! Может, поняла бы, что стезя порока вовсе не так привлекательна, как ей кажется. Быть развратницей — не значит стоять на чугунном балконе и посылать воздушные поцелуи прохожим. Здесь Европа, а не Новый Орлеан. Коротка дорожка от съемной квартиры до борделя. Или того хуже — до темной, пропахшей мочой подворотни. А оттуда один путь — или в госпиталь для сифилитиков, или, если удача улыбнется, сюда.
— Но все девушки пребывают здесь добровольно?
— Разумеется! Это же не замок Удольфо[52], — усмехается мой жених. — Пойдемте и увидите все своими глазами.
В прихожей, отделанной дубовыми панелями, нас встречает молодая женщина в строгом темно-синем платье, без лишних оборок и даже без турнюра. Темные волосы зачесаны гладко, волосок к волоску, и скручены на затылке в простой пучок. На длинноватом носу примостились очки в роговой оправе. «Наставница», — сразу понимаю я.
При виде Джулиана учительница склоняет голову, но держится с достоинством. Каждый жест выверен, лишен суетливости и дополняет отрешенно-спокойную улыбку.
— Мы не ждали вас, мистер Эверетт.
— Разумеется, мисс Уоррингтон, — снимает шляпу Джулиан, — на то я и попечитель, чтобы появляться как гром среди ясного неба и изводить вас своими придирками.
— Вечно вы шутите, сэр.
На меня она смотрит пытливо, решая, в каком качестве я прибыла и заслуживаю ли поклона, или, напротив, это меня следует выбранить за позабытый книксен.
— Мисс Флора Фариваль, моя невеста, — разрешает ее сомнения Джулиан, и мисс Уоррингтон тепло жмет мне руку.
— Позвольте ваш плащ, мисс, и проходите. Я распоряжусь, чтобы вам подали чаю.
— Благодарю, но я хотела бы сначала осмотреться.
Джулиан предлагает стать моим проводником.
Внешне он являет образец невозмутимости, но по блеску в глазах и подергиванию губ, которым неймется сложиться в улыбку, я понимаю, что он пребывает в состоянии радостного возбуждения. Ему не терпится похвастаться делом рук своих.
Первой мы осматриваем кухню. Здесь хлопочут три воспитанницы: две крошат овощи, одна помешивает во внушительной, размером с ведьмин котел кастрюле. При виде посетителей девушки заученно делают реверанс и тут же возвращаются к своим обязанностям. А Джулиан приступает к своим. Не менее двадцати минут уходит на осмотр кулей с мукой, мешков с картошкой и гирлянд лука. Пока он потрошит одну кладовую, я приступаю к исследованию второй, где не без удивления нахожу несколько жестянок с «эссенцией какао Кэдбери». Неужели грешниц угощают горячим шоколадом? Представляю, как скривилась бы скупердяйка Олимпия, услышь она об этом. Да и Мари вряд ли одобрила бы такое баловство.
Не найдя в припасах нежелательной фауны, попечитель придирчиво осматривает каждую из медных сковородок, что развешаны по стенам кухни, и скребет пальцем по донышку каждого сотейника. А как же — вдруг там медянка? Поверхность посуды начищена до зеркального блеска. Джулиан косится на меня — заметила ли я все это? Оценила ли уровень гигиены?
Стук ножей о дощечки затихает, когда мистер Эверетт подходит к плите, чтобы снять пробу супа. Повариха, рябая плотненькая шатенка лет шестнадцати, облегченно выдыхает, когда на лице попечителя расцветает довольная улыбка.
— Ты делаешь успехи, Мэри, — говорит он воспитаннице, чье плоское лицо лоснится от счастья и брызг жира со сковородки. — Но вынужден признать, что в кулинарии ты разбираешься лучше, чем в теологии. Сказать, что у кошек нет души!..
Вслед за ним суп пробую я. На вкус варево отвратительно, бараний жир оседает шершавой пленкой на нёбе. Впрочем, я не причисляю себя к любителям английской кухни, тогда как Джулиан привык к ней сызмальства и желудок у него луженый. Моя оценка не значит ровным счетом ничего.
Искоса поглядываю на воспитанниц, подмечая, как они держатся близ своего благодетеля. Когда братья Мерсье выходили на крыльцо, все живое замирало в ожидании расправы, и куда бы они ни шли, им сопутствовала скорбь великая. Но магдалинки не кажутся запуганными. Не отшатываются от мистера Эверетта и не вздрагивают от звука его голоса, которому присущи резкие ноты.
Однако сомнения мечутся в моей душе. Ищут, чем бы поживиться.
— А как насчет прачечной?
— Прачечная у нас тоже наличествует. Под нее был переоборудован каретный сарай. Но сегодня там никто не работает, так что и смотреть не на что. — Подведя меня к окну, Джулиан указывает на приземистое строение с окнами-щелками. Из закопченой трубы не валит дым.
— Вот как? Мне казалось, что во всех заведениях такого типа женская работа сводится к стирке. Падшие не только приучаются к труду, но и смывают грех со своей души.
— В большинстве таких заведений, — поправляет меня Джулиан. — На самом же деле грех тут ни при чем. Грех, знаете ли, не пятно от бульона, чтобы его можно было застирать достаточным количеством щелока. Кроется тут иная, более прозаичная причина. Стирка приносит приютам наибольший доход. Такой доход, каким не всякое заведение посмеет пренебречь. Но я неоднократно бывал в прачечных Магдалины — как в Англии, так и в Ирландии. И своими глазами видел девушек с безобразно отекшими ногами и кровавыми мозолями на ладонях. Такая работа отупляет, уничтожает личность, превращает человека в мельничного осла. В нашем приюте стирают только по понедельникам.
