Погруженный в свои мечты, он незаметно вышел из леса и в нескольких шагах перед собою увидал небольшой домик скромной наружности. Дверь его была открыта, и он увидал девушку, работавшую с веретеном. Она подняла глаза, слегка вскрикнула и весело выбежала ему навстречу. Он узнал Филлиду.
— Тсс! — сказала она, таинственно прикладывая палец к губам. — Не говорите громко, моя мать спит; я знала, что вы придете ко мне; как вы добры!
Глиндон, немного смущенный этой незаслуженной похвалой, тем не менее не протестовал.
— Значит, вы думали обо мне, прелестная Филлида?
— Да, — отвечала, краснея, молодая девушка с той открытой и смелой наивностью, которая характеризует женщин Южной Италии, в особенности низшего класса. — Я ни о чем другом не думала. Паоло сказал мне, что знает, что вы придете ко мне.
— Паоло вам родственник?
— Нет, он друг для всех нас. Мой брат из его шайки.
— Из его шайки! Разбойник!
— В наших горах, синьор, мы не зовем горца разбойником!
— Извините, но разве вы не трепещете иногда за жизнь вашего брата? Правосудие...
— Правосудие не решается заглядывать в эти ущелья. Бояться за него! О нет! Мой отец и дед занимались тем же. И я часто сожалею, что я не мужчина.
— Клянусь твоими прелестными губками, я в восторге, что твои сожаления напрасны.
— Вы, значит, меня серьезно любите?
— От всего сердца.
— Я тоже люблю тебя! — сказала молодая девушка и позволила взять себя за руку. — Но, — прибавила она, — ты скоро оставишь нас, а я...
Она остановилась, слезы показались у нее на глазах.
Надо признаться, что во всем этом была опасность. Филлида, конечно, не обладала ангельской прелестью Виолы, но по крайней мере ее красота также имела власть над чувствами. Глиндон, может быть, никогда не любил Виолу, может быть, чувство, внушенное ею, не заслуживало названия любви. Как бы то ни было, но при виде этих черных глаз ему показалось, что он никогда не любил.
— А разве ты не могла бы оставить свои горы? — тихо спросил он.
— Ты меня это спрашиваешь? — сказала она, отступая и глядя на него. Но знаешь ли ты, каковы мы, дочери гор? Вы, блестящие и легкомысленные жители городов, вы часто говорите несерьезно. У вас любовь только препровождение времени, для нас она — жизнь. Оставить эти горы? О, если бы я могла оставить с ними и мою природу.
— Оставь свою природу при себе, я люблю ее.
— Ты ее любишь, пока ты верен; но если ты непостоянен! Хочешь ли ты знать, какова я, каковы дочери нашей страны? Дочери тех, кого вы зовете разбойниками, мы стараемся быть подругами наших мужей и любовников. Мы любим страстно и смело признаемся в этом. В опасности мы боремся вместе с вами, мы служим вам как рабы, когда опасность миновала, мы никогда не изменяем, а когда вы изменяете нам, мы мстим. Вы можете осыпать нас упреками, ударами, попирать нас ногами, как собаку, — мы безропотно переносим все; измените нам — и тигрица не будет более безжалостна. Будете верны, и наши сердца вознаградят вас; будете фальшивы, и наши руки накажут вас. А теперь скажи мне, любишь ли ты меня?
В то время как итальянка говорила, лицо ее поминутно меняло свое выражение, при последнем вопросе она стыдливо опустила голову и боязливо ждала ответа. Эта бесстрашная гордость только восхитила Глиндона, вместо того чтобы испугать его.
— Да, Филлида! — отвечал он.
Конечно, да, Кларенс Глиндон! Самое непостоянное сердце отвечает да на подобный вопрос, заданный такими свежими губками. Берегись, берегись! О чем ты думаешь, Мейнур, оставляя своего ученика на двадцать четыре часа во власти этих диких горных кошек? Проповедовать пост и возвышенное отречение от чувственного соблазна! Это хорошо для такого человека, как ты, почтенный учитель, которому Бог знает сколько лет, но, когда тебе было двадцать четыре года, твой учитель, верно, держал бы тебя вдали от Филлиды, иначе у тебя было бы мало склонности к каббале.
Они оставались вдвоем до тех пор, пока мать Филлиды не позвала ее из соседней комнаты. Молодая девушка одним прыжком была у своего веретена и снова приложила палец к губам.
"В Филлиде больше волшебного, чем в Мейнуре, — думал Глиндон, весело возвращаясь в замок. — Однако, если поразмышлять хорошенько, я не уверен, нравится ли мне эта склонность к мщению. Но кто владеет действительной тайной, может смеяться даже над мщением женщины и отвратить всякую опасность!"
Несчастный! Ты уже видишь возможность измены! Занони был прав: "Налейте чистую воду в грязный колодец, и вы только поднимете грязь!"
VII
Ночь уже наступила. В старом замке покой и тишина. Теперь пора. Мейнур, суровый Мейнур, враг любви, взгляд которого прочтет в твоем сердце и который откажет тебе в обещанных тайнах, потому что чудная улыбка Филлиды рассеяла безжизненный мрак, который он называет покоем, — Мейнур приезжает завтра; воспользуйся этой ночью. Берегись страха. Теперь или никогда.
Храбрый юноша, храбрый, несмотря на все свои ошибки, он твердой рукой снова открыл дверь запретной комнаты.
Он поставил лампу на стол около книги, которая осталась открытой, он стал переворачивать листы, но мог разобрать только следующее место:
"Когда ученик приготовлен таким образом, пусть он откроет окно, зажжет лампы и намочит себе виски эликсиром. Он должен остерегаться пить эликсир большими глотками, потому что если он сделает это прежде, чем приготовит свое тело постоянным вдыханием, то вместо жизни найдет смерть".
Дальше он не мог прочесть, шифр снова изменялся. Он внимательно и спокойно оглядел комнату. Луна безмятежно светила в открытое им окно, и казалось, что ее свет, который покоился на полу и стенах, обладал призрачной и печальной властью. Он поставил таинственные лампы в количестве девяти в круг посередине комнаты и зажег их одну за другой. Лазурный и серебристый ослепительный свет наполнил комнату, но скоро этот свет стал приятнее и слабее; легкий сероватый туман мало-помалу наполнил комнату; смертельный холод охватил сердце англичанина; с инстинктивным предчувствием опасности он с трудом дотащился до полки, на которой стояли хрустальные вазы; он поспешно стал вдыхать эликсир и смочил им виски. То же ощущение силы, молодости и блаженства, как и утром, мгновенно сменило смертельный ужас, который он только что испытывал. Он стоял выпрямившись, скрестив руки на груди, без страха наблюдал то, что развертывалось перед ним. Между тем туман принял уже плотность и вид снеговой тучи, и лампы сверкали сквозь него, как звезды. Тогда он ясно увидал фигуры, имевшие человеческие контуры, которые медленно проходили сквозь туман. Их тела были прозрачны и вытягивались и свертывались, как кольца змеи. Во время их величественного шествия он услышал слабый звук, точно они вторили друг другу голосами, которые, казалось, сливались в песнопение, наполнявшее душу невыразимым блаженством. Ни одна из этих фигур не обращала на Глиндона никакого внимания. Непреодолимое желание Глиндона принять участие в их движении заставило его протянуть руки и громко закричать; но с его губ сорвался только едва слышный шепот, а движение и звуки продолжались непрерывно, как будто рядом с ними не было никакого смертного. Видения медленно обошли кругом всю комнату и исчезли в открытом окне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
