пол и увидела в комнате слева от себя огромный котел из нержавеющей стали, что здесь происходил процесс создания сыра. Продажа была второстепенным делом. Само собой, здесь стоял маленький стеклянный стенд, в котором лежали две головки сыра среднего размера, но у стенда не было даже подсветки. Возле кассового аппарата не было сотрудника. Календарь на стене был прошлогодним. Магазин был темным. Определенно, сыр готовили и разбирали в этом магазине очень быстро. Не было необходимости в тарелках для дегустации, покрытых медной патиной, словно сошедших со страниц журнала «Эль» или «Джон Колтрейн».
Нонна сказала мне, чтобы я не приходила туда раньше шести часов вечера. Она объяснила это тем, что семья Донателлы вставала рано, около четырех часов утра. Они гнали свое овечье стадо с полей над городом вниз, в долину, где животные могли спокойно пастись вдоль реки, впадающей в море. Затем они приводили овец, доили их и везли молоко на рынок. В первые часы пополудни они везли молоко обратно в город, на обед и для вечернего приготовления сыра. По средам они делали свежую рикотту. Местные семьи оставляли свои заказы за день до этого и забирали сыр, еще теплый, приблизительно в семь часов вечера, как раз перед ужином. В тот день была не среда, поэтому Нонна не была уверена, смогу ли я найти Донателлу в ее магазине. Они жили в доме над ним. Она посоветовала мне позвать ее с улицы, если в магазине окажется пусто. Но как бы очаровательно и по-старосветски это ни выглядело, американка во мне нашла эту идею немного назойливой, учитывая, что мы с Донателлой никогда прежде не встречались.
Нонна также рассказала мне, что прежде, чем переехать в Алиминусу, Донателла и ее муж продавали свой сыр на рынке. Донателла решила, что будет мудро научиться искусству приготовления сыров самой, поскольку она вышла замуж за человека из семьи скотоводов. Она считала, что глупо избавляться от молока, которое им не удалось продать, или, что еще хуже, продавать его задешево тем, кто потом делал из него сыр и зарабатывал куда больше денег, чем они когда-либо видели. Чем больше я узнавала про Донателлу, тем больше мне хотелось встретиться с этой женщиной, которая варила сыр и имела задатки провидца.
Зоэла и Розалия хихикали в углу, по очереди пытаясь усесться на старый винный бочонок. Я была счастлива видеть, как Зоэла с легкостью улыбается. Мне хотелось запечатлеть такие моменты. И я хотела наградить Розалию всем, чего пожелает ее сердце, за то, что с ней моя дочь улыбается. Она также заставляла Зоэлу говорить по-итальянски, в чем я не особо преуспела после смерти Саро. Я, ожидая, понаблюдала за ними минуту. Затем спросила Розалию, знает ли она, где я могу найти сыровара.
Розалия стала моим маленьким агентом разведки. В предыдущие лета она была моим посыльным, когда я не была уверена относительно времени или месторасположения мелких событий в городе. Она напоминала мне, когда заканчивалась служба. Она информировала меня о том, когда закрывается пекарня. Она подсказывала мне, по какой улице пойти, если я хочу взять с собой Зоэлу, чтобы показать ей последнего ослика в городе. Она, со своими очками в красной оправе и шапкой густых темных волос, напоминала мне детскую версию ведущей общественного радио. Ее хриплый голосок сразу же располагал меня ко всему, что было связано с Розалией.
– Мы можем позвонить в звонок. Она, наверное, наверху, – ответила она мне на сицилийском. И прежде чем я успела дать ответ, она побежала к дверям, с Зоэлой на хвосте.
Я стояла в одиночестве в сырном магазине Донателлы, и меня пробила дрожь. Внезапно я заскучала по Саро заново. Такое случалось в Алиминусе. Я проживала день, а его отсутствие приходило ко мне в лицах людей, которых я встречала. Я ощущала внезапное чувство потери, такое пронзительное, что это моментально меня дестабилизировало. И сейчас его нехватка была в голосе ребенка, который забрал нашу дочь, чтобы позвонить в дверь женщины, которую я никогда не встречала раньше, потому что это – то, каким образом все происходит на Сицилии. Таким образом, который Саро всегда считал интуитивным и превосходящим американский способ. Крайне малое количество вещей происходило на Сицилии благодаря искусному планированию; все случалось all’improvviso – поддавшись внезапному порыву. Это значило оказаться в нужном месте, когда предоставляется нужная возможность, и неожиданно это кажется самой очевидной вещью на свете. Саро очень понравилось бы, что Зоэла стучит в дверь кого-то, кого она не знает. Что через несколько мгновений я, скорее всего, попрошу этого незнакомого человека позволить нам помочь ей приготовить сыр. Это была та часть Сицилии, которую он хотел, чтобы я любила.
Я подумала о том, что он всегда говорил про этот остров: «Li ricchi cchiu chi nn’hannu, cchiu nni vonnu. – Чем больше ты имеешь, тем больше ты хочешь». Я рухнула на винный бочонок, чтобы снять эту тяжесть со своего тела.
Вернулась Розалия, Донателла следовала за ней по пятам. Я спрыгнула с винной бочки, как только наши взгляды встретились. Она была коренастой женщиной лет под сорок, с красными щеками и короткой стрижкой «под горшок», сходившейся клином у нее на шее. Она раскраснелась от летней жары, на ней был передник, говоривший о том, что, скорее всего, она занималась работой по дому, когда Зоэла и Розалия позвали ее.
Я протянула руку.
– Я невестка Крос, – произнесла я по-итальянски, выискивая у нее на лице признаки узнавания. Не нашла. – Моим мужем был Саро. Мы живем в Соединенных Штатах, в Калифорнии. – Я давала свои данные, стремясь показать ей, что была не абсолютной незнакомкой.
– Я знаю о вас. Жена Саро. Я никогда не встречала его, но я знаю вашу свекровь. – Она вытерла руки о передник, прежде чем протянуть одну из них, чтобы пожать мою.
Она была почти на два поколения младше Нонны, ее итальянский звучал непринужденно даже с сицилийским акцентом. Она, как и многие ее возраста и младше, обучалась итальянскому в школе и выросла, слыша его по телевизору. Кое-кого из подрастающих поколений приходилось сейчас заставлять учить сицилийский и говорить на нем, потому что они воспринимали его как неполноценный язык. Подростки иногда немного подшучивали над своими дедушками и бабушками, которые говорили на еще более устаревшем диалекте. Этот сложный, прекрасный устный язык умирает понемногу с каждым поколением.
Я переступила с ноги на ногу и кивнула. Разумеется. Я была единственной афроамериканской женщиной в радиусе, наверное, пятидесяти километров. Мы с Зоэлой не
